«Из пламя и света» (с иллюстрациями)

И смело скажем: знайте, им
Отец Столыпин, дед Мордвинов…

— А вот когда я тебе о друзьях Рылеева расскажу, тебе и это понятно будет. Пока же помолчим об этом — звонят к обеду.

— Вот видишь, Мишенька, — сказала ему бабушка за обедом, — от завтрака отказался, а теперь и бросился на суп так, что и обжегся и закашлялся. Это, верно, тебе перец в рот попал. Надо осторожнее, дружок.

— Нет, бабушка, это не перец… А только велите, пожалуйста, поскорее подавать дальше.

— Вот что значит голод-то! — рассмеялась бабушка.

Миша посмотрел на Раевского, тот — на него. Наскоро пообедав, они оделись и вышли на улицу.

— Здесь лучше говорить! — сказал Миша, шагая рядом с Раевским по хрустящему крепкому снегу…

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Вернувшись домой, Миша не зашел ни в столовую, ни к бабушке, а поднялся прямо к себе наверх.

Не все понял он в рассказах Раевского, но он чувствовал сердцем, что они были правы и святы — эти удивительные люди, отдавшие свою свободу и счастье за свободу и счастье народа. И он с гордостью вспомнил слова Раевского: «Твой дед, Мишель, брат твоей бабушки, Аркадий Алексеевич, был человеком выдающимся и по уму и по благородству мыслей, по неподкупной своей честности и справедливости. И те люди, которые привели войска на Сенатскую площадь четырнадцатого декабря, не только уважали твоего деда, но и хотели видеть его членом нового правительства российского. И отец его, Мордвинов, родной дед твоего юного дядюшки Алексея, был таким же. Вот почему о них и писал Рылеев…»

О, как ужасно, что он был еще слишком мал, когда совершилось это великое событие, и не мог быть его участником! Он мысленно видел себя во главе полка, стоящего с развернутыми знаменами на Сенатской площади. Вот он дает команду: «За мной!» — и во главе своих солдат бросается на защиту Рылеева, на защиту Пестеля… Но все кончено: они обезоружены, и его вместе с ними ведут в каземат, в Петропавловскую крепость, но он требует, чтобы его отвели сначала к царю, и, став лицом к лицу с Николаем Первым, громко говорит: «Ваше величество, возьмите мою жизнь, но их отпустите! Неужели вам мало одной моей жизни?..»

Ах, господи! Надо еще к завтрашнему дню три задачи решить Перевощикову!.. Он забыл сегодня обо всех уроках!..

И уже слышится осторожный стук в его дверь и голос бабушки:

— Мишенька, пора лампу тушить! Завтра рано вставать надо. Ложись, Мишенька!

ГЛАВА 18

На всю Поварскую и на обе Молчановки славился гостеприимный дом Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.

На рождестве по вечерам кружились там в танце по блестящему паркету столыпинские, арсеньевские, верещагинские сыновья, дочки, внуки и племянники. В новогоднюю ночь из открытых саней и закрытых карет со смехом и шумом вылезали ряженые. А там уже ждали свои ряженые, и арсеньевский внук Лермонтов Миша встречал гостей. Полы дрожали от беготни и танцев.

Весной из открытых окон раздавались веселый смех, пение и молодые голоса:

— Мишенька! Миша! Мишель!

Смуглый, черноволосый внук Елизаветы Алексеевны, отзываясь на эти голоса, появлялся то в доме, то в саду — небольшая, крепкая фигурка его мелькала повсюду.

Но бывало и так, что на долгие зовы не отзывался никто, и после криков и поисков Мишу находили в беседке, откуда он выбегал, пряча в карман какие-то записочки. Тогда кузены и кузины кричали друг другу:

— Мишель новые стихи сочинил!

— И спрятал!

В таких случаях Мишель, посмотрев на всех исподлобья, убегал в дом, пролетал через сени и, взбежав по лестнице к себе в мансарду, повертывал ключ в двери.

После этого никакие уговоры не могли заставить его выйти или отпереть дверь.

Вечерами к запертой двери нередко поднимался по лесенке Раевский. На его условный стук дверь быстро открывалась и, пропустив его, снова захлопывалась.

— Что нового, Мишель? Как занятия и как стихи? Есть что почитать? — Раевский подсаживался сбоку к маленькому столу.

В один из таких вечеров Миша вынул из ящика стола тетрадь.

— Ого!.. — проговорил Раевский, заглянув в нее. — Да это целый сборник!

— Да, это рукописный сборник моих стихов. Я его никому не показываю и не покажу.

— А зачем же тогда сборник, Мишель?

— Не знаю, он как-то сам собой составился. Тут только мелкие стихотворения этого года. Вот оглавление.

— А как ваша школьная «Утренняя заря»? Сколько номеров вышло?

— Немного. Сейчас я пишу для другого пансионского журнала, куда даже Раич дает свои вещи. И если бы вы знали, какие замечательные литературные вечера проводит с нами Раич! Он читает нам свои переводы Вергилия и стихи Жуковского! Но у него есть и свои.

В эту минуту в коридоре началась такая возня, что казалось, дверь слетит со своих петель. А так как дверь все-таки не отворилась, то несколько голосов прокричали хором из коридора:

— Мишель! Миша! Йогель приехал!

— Мы идем на урок танцев!

После этого все умолкло, а через несколько минут внизу раздалась музыка кадрили.

Миша быстро убирает свой рукописный сборник и, посмотрев на Раевского, умоляющим голосом говорит:

— Там Йогель! Пойдем?

— Пойдем, хотя я и не охотник до танцев.