Из последних сил

А у Нади — не так… У Нади на первый взгляд с глазами все в порядке. Зеленые глаза, красивые, живые. Движутся, смотря на тебя. А через секунду ты понимаешь, что смотрят они оба, а видит тебя только левый. Правый глаз — мертв. И вроде бы обычный он, все как надо — радужка, зрачок, все как должно быть. Но что-то не так. Разные глаза. Зрачок широкий и какой-то пустой. Мертвый. И через пару секунд тебе уже кажется, что мертвый глаз этот не на тебя смотрит, а сквозь тебя, прямо в душу. И так холодно от этого становится…

Никто этого Наде не говорил никогда, но я со многими ее друзьями разговаривал: у всех такое впечатление было. К этому привыкнуть надо… Заставить себя понять, что глаз мертв, а Надя — жива. Впрочем, это легко… У нее такая улыбка была… Как у тебя почти. Столько же тепла в ней было, вот только жизнерадостности — поменьше.

В общем, когда она из больницы вышла и ко мне в машину села, я внутри весь похолодел. Потому что оба глаза у нее были пустыми и неподвижными, а лицо — белым.

Я все сразу понял. «Где?» — говорю. А она тихо так, шепотом: «В легком. В правом.»

Я на тот момент думал, что ничего страшнее в моей жизни уже не будет. И тут она добавила: «И вторая. Возле яичников!»

Снова Бостон, на сей раз уже мгновенно. Деньги были. В клинике Надю уже знали, доктор та же была… Я Надю когда к ней в клинику привез, они обнялись и расплакались. Обе. Только я не плакал. Не мог. Глаза словно высохли. Осталась только решимость. Я эту опухоль так возненавидел, что решил: любой ценой ее изведу. Куда бы она не проросла — везде найду, любые деньги заплачу, Надю буду поддерживать и уговаривать, ни на секунду ее не оставлю… Но дрянь эту найду и выжгу!

Доктора Сьюзен звали. Знаешь, у нас часто говорят, мол, только в России люди душевные и искренние, только у нас на настоящую любовь способны. А на западе, в прогнившей этой Америке особенно, люди только бабки любят и ничего больше. Это у нас установка такая сверху идет, людям осторожно так мозги промывают. Последняя попытка патриотизм людям привить, придумать, чем мы лучше той же Америки. Да ничем мы не лучше. Что тут люди, что там… Есть и уроды, которые несуществующему ребенку со СПИДом деньги на лекарства собирают, а есть врачи от Бога, как наша Сьюзен. Она Надю так полюбила, так за нее переживала… И Надя ее полюбила в ответ. И я!

Так что чушь это все, про то, что тепла у пендосов не хватает. То есть не так. Есть пендосы, а есть американцы. Как и у нас, есть русские, а есть жители рашки.

В общем, перед операцией я попросил у Сьюзен, чтобы когда она опухоль извлечет, она мне ее отдала. Она ничего не сказала… Все поняла сразу, хотя английский мой — никакой, прямо скажем.

И сразу после операции — отдала. Две стеклянные колбы. В одной — небольшой кусочек легкого. Темная пористая ткань, в которой — кусочек чего-то чуть более темного и чуть более плотного. А во второй — вообще сложно понять что. Кусочек смерти…

Я эти два кусочка сжег тем же вечером. Прямо в номере отеля! Положил их на тарелку, взял баллон лака для волос, поднес зажигалку и таким вот огнеметом поливал их минут пять, пока они не обуглились до неузнаваемости.

Снова курс химиотерапии. Снова у Нади выпали волосы, снова она угасала у меня на глазах… Я, как и обещал, был с ней рядом все время. Только однажды улетел на неделю в Москву, выполнить очередной заказ Шрама. Конспирация — прежде всего, поэтому как Виктор Балабин я прилетел из Бостона в Москву, а оттуда — в Новосибирск. Уже из Новосибирска — как Дмитрий Власов, я улетел в Москву.

Я спрашивал у Сьюзен, каковы ее прогнозы, и можно ли хотя бы в этот раз обойтись без химии. Прогнозов не было. По всем анализам выходило, что в организме Нади не осталось ни следа раковых клеток, но онкология — такая хитрая штука, что мастерски прячется от любых анализов, да и вообще ведет себя непредсказуемо. Поэтому доктор, как и после предыдущей операции, считала, что болезнь побеждена, но гарантий дать не могла. Когда речь заходит о раке — гарантий дать не может никто в целом мире.

Таким же был ответ и насчет химии, убивавшей Надю едва ли не быстрее опухоли. Можно не делать. Операция прошла успешно, следов рака нет, да и сама химиотерапия — вещь очень тяжелая для пациента. Но зато действенная. И как бы тяжело не было — лучше сделать. Лучше пережить это… Но на все воля пациента: если сил больше нет — давайте не будем делать.

Сделали. Пережили. Прямо из США улетели в Швейцарию, в горы, на курорт. Пациентам после операции на легких полезно полечиться в горах…