Из последних сил

Месяц провели там. Хорошо, когда деньги есть… Надя быстро шла на поправку, снова начала улыбаться, нормально есть, нормально дышать… Я за это время еще дважды летал в Москву. Она смотрела на меня с укором, но ничего не говорила. Понимала: иначе — никак. Понимала, что все это я делаю ради нее. А для меня убивать уже в привычку вошло, я уже делал это без каких-либо терзаний и сомнений. Приезжал в офис к Шраму, оговаривал сумму, изучал исходные данные — где объект живет, на чем и куда ездит, и ехал выполнять задание. Обычно в пару дней укладывался… Уже даже какой-то азарт появился, какая-то гордость за то, кто я и что умею. Я старался все по высшему разряду сделать… Шрам — не Горбунов, ему не нужно было никому головы отрезать. Он — бизнесмен, пусть его бизнес и на крови. Поэтому неугодные ему люди исчезали аккуратно и красиво. Разбивались на машинах, падали в реку с мостов, поскальзывались на тротуаре и падали под колеса грузовиков.

Иногда задания не были связаны с устранением напрямую… Иногда они были в лучших традициях шпионских боевиков. Записать на видео, как некий политик занимается сексом в номере на 20-м этаже дорогой гостиницы. Кто сможет на такую высоту видеокамеру поднять тихо и незаметно? Только я… А аккуратно изъять из кабинета полковника полиции компьютер и сейф? А накидать ему домой через форточку 20 килограмм кокаина за час до внезапного приезда отряда ОМОНа, вызов которого кем-то задуман и проплачен?

Так и жил, не испытывая нужды в деньгах и больше не думая о том, кто я. Боялся я только одного: что на наши с Надей путешествия и соответствующие им расходы обратит внимание кто-то в налоговой или еще в какой нехорошей службе в России. В самом деле: брат с сестрой, нигде не работающие, катаются по миру, лечатся в дорогих клиниках и прочее, прочее. Но никого мы так и не заинтересовали… И слава Богу.

После Швейцарии все снова стало хорошо. Регулярные обследования не выявляли ничего, показывали, что Надя здорова и рак больше не вернется. Еще месяцев девять. По настоянию лечащего врача здесь, в России, спустя три месяца после возвращения Надя снова прошла курс химии. Та дрянь, что вводили ей через капельницу, укорачивала ей жизнь, отравляла организм, но она же убивала и рак…

Странная штука этот рак. Вот все знают, что если смолить по две пачки сигарет в день — ты здорово повышаешь шанс заработать рак легких. Это логично. Но как объяснить то, что он появляется иногда у молодых людей, живущих в деревне, никогда не куривших и не дышавших канцерогенными выхлопами машин?

И как объяснить, что спустя девять месяцев после удаления последних опехуолей, Надя впервые пожаловалась на головную боль, которая не снималась ни анальгином, и парацетомолом, ни аспирином. Только немного ослабевала после приема лекарств.

Томография показала: новое образование. На сей раз — прямо в мозге.

Мы снова улетели в Бостон… В Бостоне — новая порция обследований и вердикт: Сьюзен и ее коллеги за эту операцию не возьмутся. Не их профиль. Лучше — в Тель-Авив, там есть клиника и доктор, специализирующийся именно на опухолях мозга.

Летим в Тель-Авив. Никаких обследований, доктору достаточно тех данных, что мы привезли с собой. Он настроен оптимистично, сразу назначает Наде очередную порцию химии и говорит, что операция — через две недели. За рубежом доктора всегда настроены оптимистично. Они верят в себя и в пациента… У них богатый опыт и они знают, что в большинстве случаев рак можно победить.

Правда, знают они и случаи, когда несмотря на своевременную операцию, проведенную лучшим специалистом, и самое современное лечение, по последнему слову медицинской науки, болезнь все равно одерживала верх. Но об этом они молчат… Они всегда готовы бороться и ждут от пациентов того же.

Мне кажется, Надя уже просто устала бороться. Устала от перелетов, наркоза и боли после операции, устала прятать от близких людей пустой взгляд своего искусственного глаза, устала от постоянной тошноты при химиотерапии. А главное — устала жить в постоянном страхе возвращения болезни. Устала бояться приемов у своего врача… Она-то знала, как замирает сердце, когда врач просматривает твои анализы или снимки и поднимает взгляд на тебя… И ты знаешь, что тебе скажут через секунду, читаешь это во взгляде. Это или «Никаких образований, вы здоровы!» — и сердце пускается в галоп, радостно бьется о ребра, напоминая тебе о том, что ты жив. Или долгое, слишком долгое молчание перед тем, как произнести: «Надо, пожалуй, сделать МРТ мозга. Тут на снимках есть какое-то пятно…»

А тебе уже не нужно МРТ. Ты уже знаешь, что это за пятно… Кажется, оно с тобой всю жизнь, и как ты не старайся — от этого темного пятна внутри себя тебе не избавиться.

Она умерла на операционном столе.