Из ранних произведений (1835 – 1844)

Мы вправе и обязаны рассматривать согласно этим принципам и те книги, которые являются теперь действительно немецкими народными книгами и обычно объединяются под этим названием. Отчасти они продукт средневековой немецкой или романской поэзии, отчасти – народного суеверия. Прежде они служили для высших сословий предметом презрения и насмешек, потом, как известно, романтики разыскали их, обработали, больше того – прославили. Но романтики интересовались только их поэтическим содержанием; насколько они были неспособны понять их значение как народных книг, показывает Гёррес в своём сочинении^{120}, посвящённом этому предмету. Относительно Гёрреса мы ещё совсем недавно могли убедиться, что вообще все его суждения – плод фантазии. Однако обычное мнение об этих книгах всё ещё основывается на его книге, и Марбах в объявлении о своём издании опирается всё ещё на это мнение. В связи с тремя новыми обработками этих книг, Марбахом в прозе, Зимроком в прозе и стихах, – из которых две предназначаются опять-таки для народа, – возникает потребность ещё раз точно проверить предмет этих обработок с точки зрения его значения для народа.

Пока поэзия средневековья вообще оценивается так различно, суждение о поэтических достоинствах этих книг должно быть предоставлено каждому в отдельности; но никто, конечно, не станет отрицать, что они действительно по-настоящему поэтичны. Поэтому, если они и не добьются признания в качестве народных книг, то во всей своей силе должна сохраниться их поэтическая ценность; более того, согласно словам Шиллера:

Что живёт бессмертно в песнопенье,
В жизни гибель обретёт^{121}

,

иной поэт, может быть, даже найдёт лишний повод сохранить для поэзии путём обработки то, что не может удержаться в народе.

Между повествованиями германского и романского происхождения наблюдается очень характерное различие: германские – подлинные народные сказания – выставляют на первый план активно действующего мужчину; романские выдвигают женщину – или просто как страдающее существо (Геновефа) или как существо любящее, следовательно, тоже пассивное по отношению к страсти. Исключением являются только «Дети Хеймона» и «Фортунат» – два романских сказания, но также относящиеся к народным, между тем как «Октавиан», «Мелюзина» и т.д. являются продуктом придворной поэзии и лишь впоследствии распространились в народе в результате прозаической обработки. – Из комических произведений тоже только одно не прямо германского происхождения – «Соломон и Морольф», между тем как «Уленшпигель», «Шильдбюргеры» и т.д., бесспорно, являются нашими.

Если рассматривать все эти книги в целом и оценивать их согласно высказанным вначале принципам, то ясно, что они с одной лишь стороны удовлетворяют этим требованиям: в них много поэзии и остроумия, к тому же в форме, в общем вполне доступной даже самым необразованным людям; но, с другой стороны, книги эти совсем не удовлетворяют нас. Некоторые из них обнаруживают свойства, противоречащие нашим требованиям, другие удовлетворяют им только отчасти. Поскольку они являются продуктами средневековья, им, естественно, совершенно чужды те особые цели, которые может ставить перед ними наше время. Поэтому, несмотря на внешнее богатство этой области литературы и несмотря на декламации Тика и Гёрреса, они оставляют желать ещё очень многого; но будет ли когда-нибудь заполнен этот пробел – другой вопрос, на который я не берусь ответить.

Переходя теперь к отдельным произведениям, можно сказать, что, бесспорно, важнейшее из них – это «История о неуязвимом Зигфриде». – Эта книга мне нравится, это – рассказ, оставляющий желать немногого; он полон превосходной поэзии, поданной то с величайшей наивностью, то с прекраснейшим юмористическим пафосом; книга брызжет остроумием – кто не знает великолепного эпизода, изображающего борьбу двух трусов? Здесь есть характер, дерзкое, юношески-свежее чувство, которое может послужить примером для любого странствующего подмастерья, хотя ему и не приходится теперь бороться с драконами и великанами. И если бы только устранить опечатки, которых особенно много в лежащем передо мной (кёльнском) издании, и расставить правильно знаки препинания, то переработки Шваба и Марбаха померкнут перед этим образцом подлинно народного стиля. Но и народ, со своей стороны, также оказался благодарным: ни одну из народных книг я не встречал так часто, как эту.