Из ранних произведений (1835 – 1844)

Чтоб ты могла воспеть достойно славу веры,
Лети, моя душа, в пределы горней сферы!
Но в силах ли сама ты совершить полёт
Без помощи того, кто крыльям мощь даёт?
Молитесь за меня, о верующих рати,
Да возгремит мой стих под сенью благодати!
Лев

с Зальских берегов, с рычанием воспрянь,О Хенгстенберг, простри победоносно длань!
Учёный Зак, тебе послушны лиры струны:
Великий маг, свои мне одолжи перуны!
Служитель ревностный небесного отца,
Круммахер, научи глаголом жечь сердца!
Огнём своих стихов, превозносящих веру,
Кнапп, дай мне осветить греховную пещеру!
И ты, насмешников крестом разивший в грудь,
Меня сопровождать, о Клопшток, не забудь!
Чем был бы без тебя, о богослов Иоанн, я?
Благослови моё великое дерзанье.
О царь Давид и ты, Иезекиил пророк,Я с вами сокрушу неверия порок.
Чтоб до конца довёл я песнь во славу божью,
Вы, верой мощные, молитвенно к подножью
Престола вышнего свой обратите лик:
Тогда не страшен мне хулы безбожный крик! –

Что смолк блаженный хор, и не слышна осанна?

И песни ангельской почто иссякла манна?
Ужель на небеса проник лукавый дух
И от его очей свет радости потух?
В пределах, где царят блаженство и отрада,
Кто поднял плач и стон? О чём иеремиада?
То души праведных подняли голоса,
Стенанием они смущают небеса:

«Услышь, господь, услышь! Внемли моленью верных,

Не дай погибнуть им в страданиях безмерных!
Терпенью твоему когда конец придёт,
Когда ты казнь пошлёшь на богохульный род?
Доколе процветать ты дашь в земной юдоли
Безбожным наглецам? Скажи, господь, доколе
Философ будет мнить, что „я“ его есть „я“,
А не от твоего зависит бытия?
Всё громче и наглей неверующих речи…
Приблизь же день суда над скверной человечьей».

Господь на то в ответ: «Не пробил час для труб,

Ещё не так смердит от разложенья труп.
К тому ж и воинство моё – от вас не скрою –
Не подготовлено к решительному бою.
Богоискателями полон град Берлин,
Но гордый ум для них верховный господин;
Меня хотят постичь при помощи понятий,
Чтоб выйти я не мог из их стальных объятий.
И Бруно Бауэр сам – в душе мне верный раб –
Всё размышляет: плоть послушна, дух же слаб.
Но уж недолго ждать. Он сбросит мыслей сети,
И сатана его не сможет одолети;
Взыскующий меня, в конце концов, найдёт:
Он дух свой вызволит из гибельных тенёт
Гордыни мышленья, что душу раздвояет,
И в ликовании душа его взыграет.
Для философии вот будет-то подвох,
Когда уверует он в то, что бог есть бог».

И души праведных тогда возликовали

И славить господа согласным хором стали:

«Достоин славы ты, владыка вышних сил,

Который шар земной и небо сотворил.
Уж близок день: твой гнев накажет нечестивых,
И возвеличишь ты рабов своих радивых».

Господь же продолжал: «Да, Бауэр избран мной,

Чтоб верующих стан вести в последний бой.
Когда на грешный мир прольются чаши гнева,
Разверзнется земля и выкинет из зева
Поток огня, когда кровавые бичи
Хлестнут морскую гладь, и туча саранчи
Покроет небосвод, и содрогнутся горы,
И звери в ужасе свои покинут норы, –
Тогда со знаменем: „за веру и престол“
Он в битву полетит, как молодой орёл».

И души праведных сильней возликовали

И славить господа согласным хором стали:
«Ты, господи, велик, и ты непобедим.
Пусть жертвенный к нему вовек струится дым».

Ещё не отзвучал псалом их величавый,

Как появился вдруг шумя, смердя – лукавый.
Нечистым пламенем горел свирепый лик,
И крови праведных алкал его язык.
Он быстро подошёл к господнему престолу
И, наглые глаза не опуская долу,
Вскричал кощунственно: «Доколь ты будешь ждать,
Меня к бездействию доколе принуждать?
Боишься, верно, ты, что в день, когда сраженье
Между тобой и мной за власть произойдёт,
Я нанесу вам пораженье
И захвачу твой небосвод.
А если ты не трус, готовься к бою,
Вели архангелу трубить.
Я войско дикое моё в ряды построю:
Мы жаждем встретиться с тобою
И ангелов твоих сразить».

Господь: «Терпение! Уж близок, близок час,

Когда узнаешь ты, кто всемогущ из нас.
Взгляни на землю вниз: там множатся знаменья,
Ввергающие мир в великое смятенье:
Поджоги, мятежи и за войной война;
Закон в забвении, а вера предана;
Хулители цветут, а праведники в горе…
Но – погоди! – в сто раз ужасней будет вскоре.
Я верного слугу теперь себе избрал,
Чтобы он грешникам о царствии вещал.
Осмеян будет он как потерявший разум;
Мне это на-руку, чтоб всё покончить разом.
Ещё не пробил час. Но если всё пойдёт
И впредь, как шло досель, – то скоро час пробьёт».

«Кто ж избран? Имя чьё у вас отныне свято?»

«Я Бауэра избрал». –
«Какого? Лиценциата?»
«Да, именно его». –
«Ну, он не так уж прост:
Его не радуют ни пение, ни пост,
Он просит у тебя сокровищ чрезвычайных,
Чтоб умозрительно их постигать в тиши;
А в догматах, в их выспреннейших тайнах
Не обретает он покоя для души».

Господь: «Пускай теперь со странностями он, –

В его мозгу, поверь, всё скоро прояснится;
Пускай он в дерзкие раздумья погружён, –
Ты в том уверен будь: рассудка он лишится».

Лукавый: «Я берусь отбить его у вас

И вставлю в мой венец чудесный сей алмаз.
Ведь Гегель в нём засел гвоздём, как говорится;
Уж я за этот гвоздь сумею ухватиться».

Господь: «Я отдаю его тебе во власть,

За праведной его душой ступай! Не мешкай!
Заставь его с собой в твой чёрный ад упасть
И оглуши его злорадною насмешкой.
Но чтò как доказать сумеет он, что тот,
Кто верует в меня, путь не теряет правый,
Куда б ни завели его огни болот?»

«Я вызов принял твой! – ответствовал лукавый, –

От Бруно Бауэра не жди для неба славы!»
Сказал и бурею понёсся в чёрный ад,
Оставив за собой невыносимый смрад.

Пока бесчинствовал на небе враг господний,

Волненье вспыхнуло внезапно в преисподней;
Мятежным пламенем охвачена она;
Несутся возгласы: «Явись к нам, сатана!»
Толпу мятежников сам Гегель возглавляет,
Вольтер над головой дубиной потрясает,
Дантон безумствует, и Эдельман орёт,Наполеон, как встарь, командует: «Вперёд!»
Орда проносится средь огненного чада,
Свирепо требуя к себе владыку ада.
И вот стремительно свергается с небес
В владенья мрачные свои лукавый бес.
«О чём, – кричит он, – шум? Чтò разыгрались страсти?
Иль вы из-под моей хотите выйти власти?
Вам не достаточно ли пекло я топил,
Вас кровью праведных не досыта ль поил?»
«Молчи, – кричит Вольтер, трясясь от возмущенья, –
Бездельник! Для того ль я насаждал сомненье,
Чтоб умозрительный везде повис туман
И философия прослыла за обман?
Чтоб даже Франция глумилась надо мною?
Всё это терпишь ты? Стыдись! Будь сатаною!»
«К чему, – кричит Дантон, – богослужебный чин
Я создал разуму и сотням гильотин
Работу задавал, коль вновь стоят над миром
Бездарнейшая знать с прожжённым вкупе клиром?»
Тут Гегель, чей язык со зла прилип к гортани,
Вдруг словеса обрёл, потребные для брани.

«Я жизнь свою науке посвятил,

Учил безбожью, не жалея сил,
Возвёл самосознанье на престол я,
На божество успешно штурм повёл я.

Но мне стать жертвою невежд пришлось,

Меня истолковали вкривь и вкось;
И, наложив на умозренье цепи,
Рождали чушь, одну другой нелепей.

Но вот явился Штраус

. Когда ж, смельчак,Меня постичь сумел он кое-как,
Ему тотчас влиятельные лица
Из Цюриха велели удалиться.

Какой позор! Революционный нож

Я мудро изобрёл – и что ж?
Нигде, нигде пристанища нет ныне
Поборнице свободы, гильотине!

Итак, я жил и мыслил столько лет

Напрасно, сатана? Держи ответ!
Когда ж придёт за нас могучий мститель,
Отродья набожного истребитель?» –

Всё это выслушав с улыбкою слащавой,

«Да перестань скулить, – сказал в ответ лукавый, –
Вам, верные рабы, несу благую весть:
Я мстителя нашёл. Да, мститель этот есть».
«Так кто же это, кто?», – кричат все в нетерпенье.
«То – Бруно Бауэр». Смех и крики возмущенья
Послышались в ответ; как разъярённый лев,
Тут Гегель зарычал, свой изливая гнев:

«Ну и выбрал же! Над нами ты глумишься, окаянный.

Бауэр подчиняет разум трибуналу веры чванной
И велит идти науке к ней с молитвой покаянной!»
Лукавый отвечал: «Ты слеп, мудрец чудесный.
Мой Бауэр не таков, чтоб пищею небесной
Духовный голод свой он утолить сумел:
Доходит до всего, кто мужествен и смел.
Пусть надевает он смирения личину!
Поверь, недолго ждать: её с него я скину».
И молвил Гегель: «Бес, смиряюсь пред тобой!»
Ликуя, вся орда, подняв ужасный вой,
Владыку довела до адовой границы,
И воспарил он ввысь, подобно чёрной птице.

В учёной келии, где дух царит угрюмый,

Наш Бауэр мыслит вслух, упорной занят думой.
Он в Пятикнижие вперил свой острый взор,
А сзади дёргает лукавый за вихор:

«Кто, Моисей иль нет, создатель книги этой?

О философия, темны твои ответы.
Я феноменологию познал до дна,
И мне эстетика во всём ясна;
Я в тайны логики умом проник
И метафизику постиг,
И даже богословием – увы! –
Я овладел усильем головы.
Я ныне доктор, лиценциат,
Веду коллегий целый ряд;
Я умозреньем веру в бога сил
С понятьем абсолюта примирил;
Я с остротой необычайной
Разделался со всякой тайной;
Я понял догмы искупленья,
Творенья и грехопаденья,
И даже догмат о зачатье
Пречистой девы смог понять я.
Но – ах! – весь этот хлам не в силах мне помочь
Вкруг Пятикнижия рассеять тайны ночь.
Кто несомненное мне даст истолкованье?

Откуда получу насущный хлеб познанья?

Вот книга, полная таинственных речений! –
То рукопись Филиппа… Развернуть
Её хочу я. Мне она укажет путь
Из лабиринта тягостных сомнений.
Так! С первых же страниц исходит яркий луч,
Журчит навстречу категорий ключ;
Они друг другу золотые вёдра,
Без устали передают так весело и бодро.

Здесь шири нет меры.

И дали безбрежны.
Науки и веры
Объятья так нежны!

Природные стихии подо мной.

Какое зрелище! Но – о мученье! –
Над Пятикнижьем всё ж туман густой,
Скрывающий его происхожденье.
Филипп, явись же!»

Стена раздвинулась, и призрак в трёх венцах

Вдруг встал пред Бауэром, внушая жуткий страх.

«О Бауэр

, со стези не уклоняйся той,Что Гегель в „Логике“ предначертал тебе!
Там, где сияет с абсолютной ясностью
Понятие, рассудком не противься ты,
Зане тот дух является свободою».

«Ответь мне на вопрос, кто автор Пятикнижья?

О, не молчи, – молю, скажи!» «С тобою схож
Лишь дух, который сам ты познаёшь,
Не я»^{156}.– «Не ты? Не уходи, мне путь поведай правый».

Он вскакивает, – глядь, пред ним стоит лукавый.

«Ха-ха, ха-ха, ха-ха! Приятель богослов,
Ты растерялся, друг, и не находишь слов?
Ведь ты не так уж глуп, а понимаешь туго,
Что обречён бродить в пределах злого круга».

Тут Бауэр

библию хватает с перепугу…Хохочет бес: «Тебе окажет ли услугу
Сей хлам? Его давно мы вышвырнули вон.
Ужели всё ещё тебя прельщает он?
Ужели в келии угрюмой на затворе,
Всё время занятый добычей категорий,
Стремясь пылающий огонь смешать с водой
И отвратительной питая дух едой, –
Тот дух, который вон из сумрачной темницы,
Оковы разорвав, навек уйти стремится, –
Ужели так тоску свою ты утолишь?
Стыдись! О Гегеле, приятель, вспомни лишь.
Учил ли он тебя в союз впрягать единый
Со мраком свет, с водой огонь и холм с долиной?
Нет, факты все презрев, традиции рассказам
Он, бога гордый враг, противоставил разум».

«Твои слова, о бес, звучат мне, как музыка!

Их искушение воистину велико.
Но, бес, я не боюсь их ядовитых жал, –
Уз умозрения и ты не избежал.
Ведь духу моему открыты все явленья;
Ему ли отступить перед тобой в смущеньи?
Я знаю, ты хитёр, но твой приём уж стар:
Ты опьяняешь нас вином словесных чар,
Сулишь поднять наш дух над милой плотью мира, –
Потом голодного абстракции вампира
Даёшь в владыки нам; и уж не в силах мы
Таить иную мысль, как ту, что мы – есмы.
Мертвящий хлад высот твоих меня пугает,
Где разрушает дух всё то, что постигает.
Молоху древнему твой злобный дух подстать:
Всё позитивное стремится он пожрать.
Ты видишь, сатана, что ты насквозь мне ясен;
Передо мной своих не расточай же басен.
Вот Пятикнижие: лишь позитивно лик
Его пойму, – и вот: иудаизм я постиг».

Бес издевается: «Ну, не потеха ль, право?

Ты хочешь блеск придать тому, что стало ржаво.
Там, где господний перст усмотрен был во вшах[234],
Где храма план чертил господь на небесах[235],
Где божий глас везде и в каждое мгновенье
Народу чудился[236], – уместно ль умозренье?
Напрасно мозг трудишь над этой чепухой;
Ты лучше с верою вступи в смертельный бой.
Иди туда, где дух в своей уверен силе,
А не копается, как жалкий червь, в могиле;
Где он себе престол величия воздвиг,
А вера перед ним покорно клонит лик».

«О бес, о чём в тиши я помышлял украдкой,

Ты вслух мне говоришь, вселяя трепет сладкий
И душу веселя предчувствием побед.
Но тайный голос мне нашёптывает: „Нет!
Жизнь изжита твоя“».

«Не трать же даром время.

Лишь захоти, – и в миг спадёт неволи бремя».
«С чего же мне начать?» –

«Не помышляй, что здесь,

В Берлине набожном, где восседает спесь,
Ты мог бы воспарить в ликующую сферу
И насмерть поразить бессмысленную веру.
В весёлый Бонн тебя я увести решил,
Где в Рейне смоешь ты всех предрассудков ил.
Там к жизни действенной и радостной воскресни
В союзе с пьяною лозой и пьяной песней.
Там вольно дышится, там всё – к победе путь;
Там и твоя, поверь, вздохнёт свободно грудь».
«Веди меня, я твой!» –

«Там гордо спорят мненья,

И истина своё там празднует рожденье.
Там на развалинах духовной нищеты
Свободомыслию алтарь воздвигнешь ты!»