— А это въ трубу заиграли! отвчалъ ратникъ, съ видимымъ враждебнымъ чувствомъ:- въ трубу заиграли, отступай, значитъ, назадъ! А зачмъ отступать? Два порядка взяли, остался только одинъ третій, и вся наша!… А тутъ отступая!.. Ну, нтъ, думаемъ, ребята, постой!.. Ступай впередъ!.. А нашъ-то дружинный кричитъ:- «Назадъ, ребята! назадъ! Худо будетъ!..» Знамо дло, думаемъ, худо будетъ, коли начальникъ за измну взялся!.. Глядимъ назадъ, а наши-то вс назадъ побжали… Видимъ, однимъ намъ не справиться, ну и мы за ними бжать! А онъ-то какъ сталъ въ насъ палить, палить въ васъ!.. И сколько тутъ кроволитія было, и Боже мой!.. А все измна!…
— Почему же ты думаешь, что измна?
— Да вдь дружинный-то нмецъ!
— Какой нмецъ, сказалъ я:- онъ и по-нмецки ни одного слова не знаетъ!
Я зналъ этого дружиннаго: онъ былъ чисто русскій, и про него можно было сказать, что его ддъ билъ нмецъ, да и тотъ ни слова и зналъ по-нмецки; а во внук, кром фамиліи, ничего не было нмецкаго.
— Вдь онъ самъ раненъ, говорилъ я, желая разуврить подозрительнаго сподвижника.
— Какъ же:- безъ обихъ ногъ остался!…
— А ты говоришь…
— Да что говорить! прервалъ онъ меня, махнувъ рукой — что говорить!
Мы помолчали.
— И сколько тутъ ратниковъ было! началъ ратникъ: — раненыхъ однихъ, объ убитыхъ я не говорю! убитыхъ — страсть!… Одинъ Богъ святой знаетъ, сколько было убитыхъ, а раненыхъ сколько!..
— Что же, ихъ лечили?
— Лечить-то лечили…
— Такъ что же?
— Лежать плохо было.
— Кроватей, я знаю, не было; раненыхъ было очень много, нельзя было кроватей напастись…
— Какія теб кровати!..
— Соломки подстелютъ и то хорошо, продолжалъ я.
— Куда теб соломки! Собери со всего свта солому, и той на эту силу не достало бы!… Такъ лежали!..
— И вс такъ?..
— Ну, нтъ! Которые попадались къ милосердымъ, тмъ хорошо было: лекарствами лечутъ, чаемъ тебя поютъ, мало того — и поплачутъ надъ тобой!..
Я живо себ представляю, какъ должны были дйствовать женскія слезы на солдатъ и ратниковъ среди всхъ ужасовъ севастопольской войны.
— А страшно было?
— Какъ не страшно!
— Какъ же вы впередъ вс шли, и назадъ вернуться не хотли?
— Да вдь онъ пришелъ вру нашу рушить, порядки свои у насъ заводить! Тутъ некогда, другъ душевный, думать, что страшно, что не страшно!
Это мужество поразительно: это не дикая дерзость, не безумная храбрость, нтъ! Здсь человкъ, сознавая всю опасность, признавалъ необходимость подвергать свою жизнь этой опасности, чтобы спасти свою вру и свои порядки.
Слышалъ я другой разсказъ.
— Страшно было! говорилъ одинъ раненый ратникъ.
— Чего же страшно?
— Какъ не страшно?! Стоимъ ни эдакъ кучечкой какъ хватитъ ядромъ, — парню голову и отхватило!.. Смотримъ, и не признать, кто лежитъ: не то Ванька Срыхъ, не то Ванька Старостинъ!.. Безъ головы лежитъ, — и не признаешь! Посл уже узнали, что Ивану Срыхъ голову снесли.
— А все стояли?
— Все стояли, потому нельзя: онъ прорветъ.
1864