Из рода Караевых

Я — дворянин! Ни черт, ни воры
Не могут удержать меня!..

А. Пушкин

В те времена дворянских привилегий
Уже не уважали санкюлоты…

В. Рождественский

1

Когда человек молод, ему кажется, что у него нет прошлого, а есть только настоящее. И будущее!

Его утлую лодчонку несет на своем хребте непостижимая река времени, и неизвестно, что ждет пловца за первым же ее поворотом, а он знай себе плывет и плывет, не оглядываясь.

Поручик Караев плыл, не оглядываясь. Может быть, не на что было ему оглянуться? Нет, было! Был застывший в четкой неподвижности строй юнкеров, были парадно сверкающие люстры актового зала, был серебробородый генерал с отечными подглазьями, начальник училища, отечески басивший:

— Юнкера, поздравляю с досрочным производством в офицеры, с милостивой телеграммой монарха. Уверен, что в ратных делах покажете пример доблести и бесстрашного служения царю и отечеству! Ура!

Молодые глотки громово рявкают в ответ свое многоголосое «Ура!», и хрустальные висюльки парадных люстр отзываются на звуковую волну тоненьким печальным позваниванием.

Ничего этого уже нет! Ни серебробородого генерала, ни царя, ни доблестных ратных дел, поскольку фронт рухнул, как подгнившее в сердцевине дерево. Есть только отечество — бывшая Российская империя, Россия, матушка Русь и… как там еще?! Изнемогшая, измученная неудачной войной, разрухой в тылу, потрясениями революции. И есть он, поручик Сергей Караев, сын полковника Петра Георгиевича Караева, убитого под Мукденом еще в русско-японскую. Из предков поручика никто постельной смертью не умирал: прапрадед — офицер-гренадер — погиб в бою с конницей Мюрата в 1812 году, прадед пал смертью храбрых от английского ядра под Севастополем, дед — скобелевский офицер — от турецкой пули под Плевной.

На голове у их потомка защитного цвета фуражка с темным овалом на месте содранной офицерской кокарды, на плечах шинелишка солдатского сукна (складно, впрочем, пошитая), продутая и промороженная насквозь свирепыми эрзерумскими ветрами. На гимнастерке под шинелью Георгиевский солдатский крест — тот, что давали офицерам за личную храбрость в бою. А в нагрудном кармане шинели — завернутые в марлю погоны с одним просветом и тремя звездочками. Он при шашке, на поясе в кобуре верный друг — наган.

В дорожном документе поручика сказано, что он уволен в отпуск для отдыха после ранения и направляется к семье в станицу Софиевскую на Кубань. Документ составил и подписал командир полка — добрая душа! — полковник Закладов. Вручая его поручику, сказал:

— Берите, поручик, и улепетывайте на законном основании! Правильно сделали, что сняли кокарду и погоны, чтобы христолюбивых гусей не дразнить по дороге. Да хранит вас аллах от сыпняка и от солдатских самосудов!

Глядя на осунувшееся, желтое от частых малярийных приступов лицо командира, любя и жалея его, поручик спросил:

— А как вы сами думаете жить дальше, Евгений Андреевич?

Полковник усмехнулся невесело:

— За нас начальство думает! Но вообще-то… капитаны с тонущих кораблей сходят, как известно, последними… если, конечно, хотят и могут сойти! Ну, ладно, давайте-ка лучше выпьем с вами отвальную парочку, поручик!

Достал из ларца, стоявшего на колченогом столике в его землянке, две серебряные стопки, из настенного шкафчика — бутылку водки, налил вровень с краями.

— За вас, Сергей Петрович. Вы были одним из моих лучших офицеров. Будьте живы, здоровы и счастливы!

Выпили. Командир закусил водку порошком хинина, поручик — рукавом шинели. Истово, троекратно расцеловались. Через два часа поручик Караев должен был покинуть расположение полка, в котором прослужил всю войну, впоследствии названную историками первой мировой империалистической. В последнюю минуту к нему в землянку зашел штабс-капитан Окунев, один из немногих офицеров, еще не оставивших под разными предлогами разложившийся, как считали наверху, в штабах, полк. Кривя рот — результат старой контузии, — сказал:

— Пришел попрощаться. Уезжаешь, значит, Сергей?

— Уезжаю, Юра! Спасибо Закладушке — отпустил.

Штабс-капитан понизил голос:

— Строго конфиденциально. Как офицер с офицером — уполномочен офицерским союзом. Есть обращение к нам генерала Алексеева: направлять офицеров фронта на Дон, к генералу Корнилову. Он уже там — формирует Добровольческую армию. Пора кончать с товарищами из Советов рабочих, солдатских и рачьих депутатов… Вообще — со всей этой митингующей вшивой сволочью.

Поручик молчал. Штабс-капитан усилил натиск:

— Я могу снабдить тебя наружными документами и деньгами, чтобы ты мог добраться до Ростова. Заезжай на денек-другой в родительский дом на свою родную Кубань — и айда к Корнилову! Даст бог, встретимся.

— Нет, Юра! — сказал поручик с деланной беспечностью. — На Дон не поеду!

— Не разделяешь наши взгляды?!

— Я устал… я был трижды ранен…

Штабс-капитан ядовито прищурился.