Из Ро́ссии с любовью

М-да… запуталась сама и детей запутала такой игрой. В результате мы до блеска натёрли все поверхности, окончательно замусорили пол и дети выучили несколько слов на немецком: «я», «он», «она», «тряпка», «уборка». И все мы выучили начальную драконью руну. Она соответствовала русскому «я», франкскому «je», германскому — именно так тут называли немецкий народ — «ich». Руна служила/являлась обозначением себя как личности, а выглядела как образец клинописи «𝞩⧫».

— Всё! — первой не выдержала я импровизированного мини-марафона полиглотов. — Идите во двор, погуляйте, покормите кур, отнесите корзину Андрэ, приведите живность из загона домой. Я с уборкой закончу и придумаю что-нибудь на ужин.

— Мари, сказать, что вы завтра на базар не поедете? — задержался в дверях Гильом.

— Да, пожалуйста! — я молитвенно сложила руки, демонстрируя свою трусость. — Не знаю, как отказаться от поездки, чтобы не рассориться с соседом.

— Скажу, что я запретил на правах старшего мужчины в семье, — пожал плечами виконт. Типа, какие проблемы.

— Спасибо, — улыбнулась воспитаннику.

— В Ро́ссии своих не бросают! — вернул мне мои же слова Гильом.

Тишина. Мне кажется или в последние дни у меня всё время шум в ушах? Словно тайга под ветром шумит. Последствия удара головой о бочку? Адаптация в новом теле, в новом мире? И одна я была только ночью. И вот надо же… Замерло всё, затихло. Даже кур шебутных не слышно.

Вспомнила вдруг, что письмо Ивану Фёдоровичу написать надо. Эймери обещал передать. Встала, прошлась по комнате. Пыль и мусор на полу. Уберу чуть позже. Сейчас Ванечке напишу и уберу.

А что я ему напишу? Думала ли я о нём эти дни? Нет… Даже не вспоминала. Как не помнят о воздухе, пока его в достатке. Но с той минуты, как он заявил мэтру, что я теперь под его покровительством, в душе солнечным зайчиком тепло поселилось.

И резко полоснуло болью, когда поняла, что Иван обо мне может дурно подумать. Не тоска предстоящей долгой разлуки — не успела ещё к нему привыкнуть, но страх, что сочтёт аферисткой бесчестной.

Что же написать?

Обдумывая содержание письма, я металась в поисках бумаги, но ничего кроме измятого листа со строками, размытыми моими слезами, не нашла. Перевернула. Сначала лист, а потом сумку свою на стол в поисках карандаша. Нашёлся огрызок, едва в пальцах умещавшийся. Должно быть, от прежней хозяйки остался, затерявшись в глубинах подкладки и карманов.

«Иван!

Меня с детьми дух замка запер в дальнем селе долины. Срока, нашей изоляции он и сам не знает. Сказал: пока не исправимся. В чём? Объяснять долго. Может, год жить здесь будем, а может, и два. Обитателям замка внушил ложную память о том, что детей отправили в пансионы, а я и вовсе не приезжала.

Счастлива была нашему знакомству, но как дальше судьба сложится, увы, не знаю.

Буду молиться за Вас, Иван Фёдорович.

С глубокой благодарностью, Мария Вежинская».

Писала споро, даже слова не подбирала. Как получилось — так и вышло. Теперь надо придумать, что буду Эймери говорить, если о содержании спросит.

Запустила двумя последовательными жестами — рукой покрутила, пальцами щёлкнула — очищающий вихрь по углам, стенам и полу, села на порог, ожидая окончания уборки, и задумалась. О чем пишут барышни своим кавалерам? Любовь¬ — морковь — асисяй? Не писала никогда и не получала ничего подобного. Ладно, придумаю что-нибудь! — отмахнулась я от незадачи, бросила сложенный лист на каминную полку, ухватила потяжелевший, забитый пылью и сором магопылесос обеими руками и потащила на крыльцо выбивать и выпускать на волю.

Глава 21. О делах вечерних

„Какой-нибудь друг неизбежен везде. Но лучший — когда он помощник в труде.“ Низами Гянджеви

Особенно много помощников у того, кто ничего не делает.

Стоя на крыльце, я наблюдала, как сумерки наполняют долину. Солнечный диск ещё не до конца скрылся, и вершины гор полыхали всеми оттенками алого, но здесь в низине тени из прозрачно-серых уже давно стали насыщенно-графитовыми, и расползаясь в длину и ширь всё больше поглощали остатки дня.

Но в вышине небо ещё радовало светом, постепенно меняя цвет с ярко-голубого к сиреневому. Казалось, что сам воздух приобретал нежный оттенок заката.

Угомонились в своём сарае куры, подоенные козы спокойно хрумкали травой и ветками, которые мы с детьми нарвали для живности для ночного дожора. Овцы вообще никак себя не проявляли. Интересно, за каким грехом нам нужны эти безмолвные тварюшки? Шерсть? Помнится, возни с ней столько, что вся охота к тёплым, собственноручно связанным вещам отпадает. Да и прясть я не умею. Не верится, мне в то виконтессы сильны в этом навыке. Может продать, как ненужное и приобрести, что-то более полезное?