Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Цзэн Юнцюань работал редактором, заведующим китайской секцией. По-русски его звали Лобов Дмитрий Александрович, и это меня очень смешило. «Ну какой он, с позволения сказать, Александрович, когда он по-русски не говорит, а лепечет!» – думала я. Но вообще-то этот общительный и жизнерадостный человек, всегда безукоризненно чисто и даже элегантно для тех лет одетый, производил впечатление. Он играл в теннис – игру в те времена редкую и даже буржуазную, но это придавало ему в моих глазах некую аристократичность. Он первым вывел меня на корт. По выходным дням я вскакивала в шесть утра и до десяти часов носилась с ракеткой по площадке. Втайне Лобов мне очень нравился, а он относился ко мне с симпатией, но не забывал и о разнице в возрасте. Не зная еще, как моложаво выглядят китайцы, я полагала, что он мой ровесник, а оказалось, что ему уже около тридцати. Помню, он привез мне из командировки в подарок куклу, словно маленькой девочке, и я на него в душе обиделась, хотя внешне ничем это не проявила. «Разве я маленькая?!» – возмущалась я про себя. В семнадцать лет всегда хочется быть взрослой – а напрасно! Наше знакомство оказалось недолгим. Вскоре Лобова отозвали в Москву. А потом он – секретно, конечно, – выехал на родину. Встретились мы уже много лет спустя в Китае. После создания КНР Цзэн Юнцюань работал по дипломатической линии, был послом в ГДР и Польше, поднялся до заместителя министра иностранных дел. Помнится, перед отъездом в ГДР он пригласил меня с мужем и детьми в Международный клуб в Пекине и за столом поднял бокал за нашу старую дружбу.

Издательский художник Володя Ниткин (Кан Ху), прожив много лет в Советском Союзе, побывав в руках НКВД и пережив блокаду Ленинграда, в конце концов благополучно вернулся в Китай. После образования КНР стал преподавателем Китайской академии изобразительных искусств, но я с ним больше не встречалась.

Слово «благополучно» сказано неслучайно: двое других моих китайских друзей оказались не столь удачливыми. Один из них носил фамилию крупного советского государственного деятеля Смидовича (Петра Гермогеновича). Надо сказать, что многим китайским коммунистам и комсомольцам по приезде в Советский Союз в целях конспирации давали русские имена и фамилии, причем очень часто это были фамилии известных большевиков. Смидович, высокий, сухопарый, с грустным взглядом черных миндалевидных глаз, был человеком малоразговорчивым, сдержанным и корректным. Играл на пианино. В его исполнении я впервые услышала китайскую музыку. Она показалась мне непривычной для слуха и даже дисгармоничной, но слушать все равно было интересно. Летом 1934 года, как потом мне сказали, Смидович уехал во Владивосток и работал преподавателем китайского языка в Ленинской школе. В 1936 году его арестовали, возложив ответственность за выпуск книги, написанной китайцем Елкиным. Эта книга, как считали, была «с троцкистским душком», а так как Смидович ее редактировал, то оказался за нее в ответе. Он так и не вышел из тюрьмы, умер там.

Другой хороший знакомый – китаец Алеша, носивший громкую по тем временам фамилию Енукидзе, был в противоположность Смидовичу низеньким, коренастым. Непропорциональная нижняя челюсть как-то утяжеляла его лицо. Но это был добрый по натуре малый, живой и непосредственный. Хорошо играл в теннис, обучал и меня на корте. Он тогда был редактором выходившей на китайском языке газеты «Рабочий путь». Участь его оказалась такой же трагической, как и у Смидовича. Даже его китайскую фамилию мне не удалось узнать.

У меня сохранилась подаренная им фотография, где он стоит с ракеткой в руках, с трогательной надписью: «На память мой дорогой Лизочка! От Алеши Е. 11/VIII-32».

В Хабаровске я видела также У Юйчжана (русская фамилия его была Буренин), будущего ректора Народного университета Китая. Был он невысокого роста, худощавый, с уже начинавшимися залысинами. В то время он жил с русской женой, женщиной с нелегким характером, которая, как утверждали злые языки, в минуты семейных раздоров обсыпала его мукой. У Юйчжан бывал в издательстве по делам выпуска учебника с латинизированным алфавитом для китайцев. В то время при крайисполкоме существовал Комитет по латинизации китайского языка. Членами этого комитета были советские китаисты и китайцы, в том числе Ван Сяньбао, которого я встречала во Владивостоке и который позже стал известен под псевдонимом Лю Чаншэн. Рабочий-горняк, с юности живший на Дальнем Востоке, он вступил в члены ВКП(б), работал инструктором крайисполкома, вел работу среди китайских рабочих. После создания КНР работал по профсоюзной линии, а в 1953 году вместо моего мужа его назначили заместителем председателя Всекитайской федерации профсоюзов.

Из моих дальневосточных знакомых в последующие годы жизни я больше всего встречалась с И Диншанем. Его история во многом типична для китайцев его поколения.