Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

И Диншань вступил в комсомол в апреле 1924 года в Китае, занимался нелегальной работой. После того, как он был деконспирирован, жизнь его оказалась в опасности – гоминьдановцы замышляли его уничтожить. Тогда ЦК КПК решил послать его в Москву, в Университет им. Сунь Ятсена[31], созданный специально для подготовки кадров для китайской революции. Многие известные деятели КПК учились в этом учебном заведении – Ян Шанкунь и его жена, будущая писательница Ли Бочжао, Ван Цзясян, Чжан Вэньтянь, У Сюцюань, Уланьфу. Слушателем этого Университета был и сын Чан Кайши – Цзян Цзинго, совсем еще молоденький, русская фамилия его была Елизаров.

И Диншаню по прибытии в Советский Союз неизвестно почему придумали имя и фамилию с польским «акцентом»: Всеволод Казимирович Врубель. Перевели из китайского комсомола в ряды ВЛКСМ. Тогда это делалось просто, так же, как переход из КПК в ВКП(б): все партии считались отделениями единой организации – Коминтерна[32]. После окончания Университета им. Сунь Ятсена Врубеля послали на Дальний Восток в распоряжение Зейского окружкома ВКП(б). Оттуда в 1933 году направили на Зейский комбинат цветных металлов и золота. Перед ним была поставлена задача: во-первых, мобилизовать китайских рабочих (на комбинате их было около тысячи человек) на выполнение первого пятилетнего плана; во-вторых, подготовить из них революционные кадры, чтобы в случае необходимости послать в Китай, потому что поражение революции 1927 года нанесло в этом отношении большой урон китайской компартии.

После работы на Дальнем Востоке Врубель прослужил десять лет в Советской армии. Имел звание майора, а замещал должность полковника. Женился на военной медсестре Таисии Александровне родом с Украины. После войны они переехали в Москву, Врубель начал работать в Издательстве литературы на иностранных языках, где до него работала и я. Поэтому, когда в 1952 году он вернулся в Китай, его назначили директором одного из крупнейших издательств – «Шанъу», где он и оставался до самой пенсии. Мы с ним постоянно встречались на протяжении десятков лет (за исключением периода «культурной революции»). Живой, никогда не унывающий Врубель – И Диншань оставался таким и в свои восемьдесят с лишним лет. Легко вступал в общение с людьми, с удовольствием шутил, смеялся. Мы с ним виделись до самой его кончины в 1989 году и, как все люди преклонных лет, при встрече вспоминали нашу далекую молодость.

Нашу общую молодость. Потому что в 1931 году веселый двадцатитрехлетний Сева Врубель работал со мной в одном издательстве. Мы были добрыми друзьями, хотя случались, например, и такие казусы: как-то раз я обиделась на него за то, что он назвал меня интеллигенткой. В те времена это звучало как обидное слово, ведь интеллигенция была не в слишком большом почете. Гордо звучало слово «рабочий». А у меня к тому же с происхождением было не в порядке, поэтому в Москве вступить в комсомол не удалось. В комсомол меня принимали в Хабаровске – в той самой ячейке, где состоял и Врубель.

Надо признаться, что, рассказывая свою биографию (хотя какая биография может быть у семнадцатилетней девочки?), я совершила настоящий политический криминал: упоминая об отце, сказала лишь полуправду, что он, мол, был юристом (но ведь он действительно имел диплом юридического факультета!), и умолчала о его классовом положении – что он был помещиком. Почему я так поступила? По малодушию, естественно, – боялась, что меня из-за отца не примут в комсомол. В душе я постоянно терзалась своим «позорным происхождением». А мне так хотелось идти в ногу с веком, быть в рядах «авангарда молодежи»! В комсомол меня приняли, но установили при этом двухлетний кандидатский стаж, поскольку я происходила не из пролетарской семьи – юрист-то ведь не пролетарий. Ребят из рабочих и крестьянских семей принимали сразу, без стажа. Позднее, в Москве, эта история с «сокрытием происхождения» аукнулась не только мне, но и моему мужу, хотя по его настоянию я призналась и исправила эту свою ошибку – в анкетной графе «происхождение» теперь писала как положено: «дочь помещика». Хвост моего «криминала» тянулся за мной очень долго и оставил свой след и в личном деле моего мужа, в архивах Лубянки и Коминтерна. После такого проступка в партию вступить я уж и не пробовала – считала, что мое происхождение не дает мне на это права.

* * *

После Хабаровска мне довелось еще год поработать в филиале издательства во Владивостоке. Приморский город-красавец. Бухта Золотой Рог, откуда выход в открытое море как бы запирает остров Русский. Громады океанских кораблей у причалов. Рыбацкие кунгасы[33] и кавасаки[34]. Но порт в те годы был какой-то мертвый, не видно было того оживления, какое обычно царит в международных гаванях. Подолгу застаивались у причалов иностранные пароходы в ожидании загрузки топливом. Угля не хватало: Сучанские копи не справлялись с его добычей. Словно паралич хватил этот край. За простои иностранных судов порту приходилось расплачиваться валютой.