Из семилетней войны

Он ровно ничего против него не имел, но всякий раз, когда они встречались друг с другом, министр находил в его глазах что-то такое, что ему не нравилось. К тому же Масловский был слишком смел и на этом основании был оставлен в Дрездене; но Брюль не предвидел того, что ему, прямо из Пирны, придется отправиться в Варшаву.

— Что вы здесь делаете? — спросил его Брюль.

— Я привез вашему превосходительству поклон от графини, — спокойно ответил Масловский; — я прислан сюда нарочно.

— Когда? Каким образом?

— Ночью… А каким образом, — это довольно трудно сказать… Достаточно того, что я, слава Богу, цел и невредим!

— У вас есть письма?

— Избави Бог!.. Устное поручение.

Масловский оглянулся, дав этим понять, что он хотел остаться без свидетелей.

Брюль ввел его в маленькую комнату, заставленную ящиками равных размеров. В этих ящиках были запакованы табакерки, часы, драгоценности и кольца, которые министр взял с собой на всякий случай. Это тесное помещение вызвало вздохи и слезы на глаза привыкшего к роскоши министра. С ним было не больше двадцати париков и столько же костюмов, и к его личным услугам находились не больше двадцати человек. Он каждый день молился и просил Бога вознаградить его за эти тяжкие лишения, которые он переносит, в надежде на лучшее будущее.

В это время он сделался особенно набожным, и его видели по нескольку раз в день стоящим на коленях перед распятием. Масловский передал ему все, что ему было известно; министр слушал нахмурившись, выказывая по временам нетерпение и удивление, точно все это было преувеличение.

Время от времени у него вырывалось:

— Не может быть!..

В конце концов, как бы забыв, что он говорит со скромным и незначительным Масловским, громко воскликнул:

— Но это им приснилось! Фридрих скоро убежит… Когда мы окружим его со всех сторон!

И он пожал плечами.

Не отпуская Масловского, Брюль послал записку генералу Рутовскому. Пользуясь этим, паж отправился отдохнуть к прежним товарищам, которые с любопытством расспрашивали его насчет Дрездена.

Когда пришел Рутовский, Брюль велел позвать Масловского и заставил его еще раз повторить все, что Шперкен поручил передать. Слушая вторично рассказ пажа, Брюль снова выказывал нетерпение.

— Как? — спросил он. — Вы, генерал, принимаете все это за правду?

— Непременно, и во всяком случае в этом есть меньше фальши, чем в тех фальшивых деньгах, которыми Фридрих наводняет нашу страну, — с грустной улыбкой ответил Рутовский. — К несчастью, пока соберется Франция, тронется Россия и придут австрийцы… мы погибнем. Солдатам нечего есть. В пирнском госпитале лежит полторы тысячи больных солдат!

Брюля передернуло.

— Нет войны без жертв! — воскликнул он.

— Я боюсь, что эти жертвы могут не принести никакой пользы, — прервал его Рутовский.

— Так что же делать? — с гневом, но вежливо спросил министр.

— Немедленно начать строить мост через Эльбу и спешить в Нетерсвальде.

Брюль поклонился.

— Ничего не имею против этого.

Точно вспомнив о чем-то, Рутовский спросил Масловского:

— Где Фридрих? В Дрездене?

— Он собирался выехать, — отвечал паж. — Кроме того, я еще слышал, что по Эльбе из Магдебурга должны придти двести пятьдесят пушек, которые поставят на валах и стенах города.

— Тем лучше, они нам останутся, — заметил министр.

Рутовский прошелся по комнате и ничего не ответил. Передав все, Масловский ушел, прося только, чтобы его отпустили как можно скорее. На этот раз он не получил положительного ответа. Около десяти часов Брюль велел позвать его к королю; Август III узнал о нем от Рутовского и лично хотел расспросить на счет Дрездена.

Одновременно с этим духовник короля оканчивал богослужение в комнате короля на походном алтаре; когда вошел Масловский, алтарь уже начинали убирать и король только что встал со своего места, на котором молился. Министр предварительно внушил Масловскому, в каком виде он должен был рассказать королю, чтобы не подавать повода к излишнему огорчению. Август взглянул на вошедшего и долго молчал.

— Ну, что с нашим театром? — наконец спросил он.

Брюль не дал ответить Масловскому, строго посмотрел на него и сам начал:

— Он мне передал, что все это ложь, будто бы прусский король…

— Маркграф бранденбургский, — поправил король.

— Совершенно верно, ваше величество, маркграф бранденбургский вовсе и не думал распускать артистов, но они сами заявили, что из любви к вашему величеству не станут ни играть, ни петь до тех пор, пока не вернется обоготворяемый ими король. И напрасно их принуждали, предлагая им деньги, но ничем их не могли заставить.

Король улыбнулся.

— Браво! — воскликнул он. — Бог даст, я их вознагражу за это; увидите, — скажите им это!

— Только вследствие их упрямства, — прибавил Брюль, — у них отняли жалованье.

— Я велю уплатить им за все это время… А граф Лосс, а наше министерство? — прибавил король.

Не успел Масловский вымолвить слова, как министр начал:

— Все в порядке: они не осмелились их тронуть. Король откашлялся.

— А что галерея? Был ли в ней Фридрих?