Из семилетней войны

— О молодом поляке, которого схватили несколько недель тому назад, когда он хотел пробраться из Пирны в Дрезден.

— Тот самый поляк, который так дерзко поступил? — спросил Фридрих.

— При нем ничего не нашли. Кроме того, за все время его заключения мы вполне убедились, что он вовсе не сочувствует саксонцам. Ваше величество были так милостивы, что обещали дать ему свободу, и поэтому я осмеливаюсь ходатайствовать за него.

Фридрих подумал.

— Привести его сюда!..

Вагенгейм ушел; через четверть часа двое солдат привели ободранного Масловского, одетого в старую шубу и в лапти, вместо сапог, без шапки. Он скорее был похож на бродягу, чем на того смеющегося молодого человека, который так равнодушно относился ко всему.

Однако нужда и заключение хотя и сильно изменили его физически, но все-таки не лишили его прежней веселости и гордости, которая иных людей сопровождает даже и на виселицу. Введенный Масловский молча остановился у дверей.

Фридрих посмотрел на него с презрением и спросил:

— Ну, выпостился?

— По милости вашего величества, — коротко ответил Масловский.

— А дрова, господин шляхтич, рубил?.. Господин дворянин!..

— Да, ваше величество.

— А воду носил?

— Да, ваше величество.

— Так знай же в другой раз, что я не люблю надменных ответов, — воскликнул Фридрих и быстро прибавил:

— В военную службу не желаешь поступить?

— Не имею желания.

— Может быть, в саксонскую?

— Ни в прусскую, ни в саксонскую.

— Так в какую же?

— Или у себя на родине, или нигде.

Король промолчал, потом засмеялся и иронически прибавил по-польски: "Не позволяем!"

На бледном лице Масловского выступил румянец.

— Марш! Можете возвращаться в Дрезден или ехать с королем на медведей. Из тебя не выйдет хорошего солдата; если б ты годился мне, то я не спрашивал бы у тебя позволения, и ты стал бы у меня маршировать с карабином…

При этом король поднял палку и повторил: — Марш.

Масловский повернулся к выходу; Вагенгейм поспешно указал ему дорогу, и он вышел в переднюю; там его так поразило одно обстоятельство, что он чуть не вскрикнул от удивления.

В передней стояли два человека, секретари кабинета его величества, одетые в поношенные мундиры, с бумагами под мышкой. Они, видимо ждали, пока их позовут. Один из них, толстенький, маленький, в парике, с локонами за ушами, что-то жевал; пользуясь свободным временем, он засовывал руку в карман, вынимал оттуда что-то съедобное и ел; быстрые движения челюстей доказывали прожорливость этого человека. Второй, стоявший рядом с ним, показался Масловскому знакомым и до того похожим на Симониса, что он остолбенел. Однако по костюму нельзя было этого сказать, хотя по лицу он имел громадное сходство. Посмотрев на Масловского, он не выказал ни малейшим движением, что знает его. Он даже внимательно посмотрел на Масловского, но затем устремил равнодушный взгляд к дверям. Ксаверий все еще стоял, не зная — заговорит он с ним или нет; но майор Вагенгейм повторил приказание короля убираться, если уж позволено, и посоветовал ему отправиться в Кенигштейн к Брюлю, где он наверное получит другое платье.

Пруссаки схватили несчастного Масловского в тот момент, когда он хотел пробраться в Дрезден. Его отвели в главную квартиру, приняв за шпиона, и хотели расстрелять. Но хладнокровие Масловского, присутствие духа, отсутствие каких бы то ни было доказательств и смелые ответы вызвали к нему сочувствие. О нем доложили королю, который велел зачислить его в полк; Масловский протестовал против этого. Приведенный к королю, он заявил, что он польский дворянин; Фридрих презрительно рассмеялся; однако же, благодаря знанию французского языка и больше всего присутствию духа, он настолько расположил короля, что ему предложили одно из двух: рубить дрова и носить воду или надеть мундир. Масловский предпочел первое. Его водили за обозом вместе с другими заключенными, пока его не вызволил майор Вагенгейм.

Ксаверий мог смело похвастаться, что он перенес одно из самых тяжелых испытаний, какие только могут случиться во время войны, и притом вышел победителем. Хладнокровие и веселое расположение духа не покидали его ни на минуту; несмотря на холод и голод, на насмешки со стороны солдат, он был в одном настроении. Надоедавшие ему не могли надивиться его практической философии, мужеству и неустрашимости. Во время битвы под Ловосицем он был в страшном огне и, влезши на воз, равнодушно смотрел на дерущихся, смеялся и аплодировал. Такая храбрость расположила многих в его пользу. Казалось бы, что человек с подобным темпераментом должен бы иметь охоту к военной службе, но Масловский, когда ему вторично предложили надеть прусский мундир, ответил, что предпочитает рубить дрова и носить воду по принуждению, чем добровольно драться за пруссаков.