Из семилетней войны

— А знаете ли, что я делал в продолжение этого месяца? — воскликнул Ксаверий. — Я рубил дрова для камина прусского величества, носил воду, пас лошадей, и все это из-за того, что я не хотел надеть прусский мундир. Пришлось ходить босиком, в какой-то старой шубенке, так что самому делалось страшно. Наконец, взяв в ра" боту все саксонское войско, мне даровали свободу; они убедились, что из меня не сделают солдата.

Ностиц слушала его, Ксаверий взглянул на нее, но и на ее лице, хотя она не нюхала порохового дыма и сидела в замке, видны были следы пережитых дней. Румянец ее поблек; какая-то глубокая задумчивость и забота проглядывали на ее лице. Она значительно постарела. Не решаясь ни о чем спрашивать Масловского, она с беспокойством смотрела на него, точно не знала, с чего начать.

Заметив ее смущение, Ксаверий сам заговорил о том, чего боялась Пепита:

— Я видел кавалера де Симониса на его новой должности, в день моего отъезда; говорить с ним мне не удалось, а он, в свою очередь, не хотел.

Пепита подошла ближе.

— Где же вы с ним встретились и что он делает? Не дал ли он вам какого поручения?

Масловский молча вынул кусок хлеба и, держа его в руке, объяснил, что этот кусок хлеба он поручил передать барону Шперкену.

Пепита протянула руку, чтобы взять хлеб, но Ксаверий сказал, что должен лично передать барону.

— Так пойдемте к нему! — воскликнула Пепита. — Пойдемте! В комнате генерала сидела графиня Брюль.

Увидев исхудавшего и измученного Масловского, она засыпала его вопросами, на которые он отвечал.

Слушая Масловского, графиня плакала; но причиною ее слез было не сострадание, а бессильный гнев. Лицо ее пылало огнем, и глаза горели.

В это время Шперкен разрезал в другой комнате переданный ему хлеб и нашел в нем шифрованную записку, над разбором которой сосредоточился. Графиня Брюль отправилась к нему, а Масловский остался с Пепитой; вопросам не было конца; слушая его, она вытирала платком текшие по лицу слезы.

— Вы останетесь с нами? — спросила он.

— Нет, — ответил Масловский, — я здесь буду бесполезен, между тем как дома старик-отец, наверное, соскучился по мне, узнав о войне. Зачем я вам здесь?

Баронесса взглянула на него.

— Если б даже вы нам и не были нужны, то поверьте, одно ваше присутствие приятно для нас. Чувствовать возле себя честного и благородного человека, это большое счастье. Такими, как вы, мы здесь не избалованы. К сожалению, мы уже испытали, что значит сила, счастье и злая судьба. Нас постепенно все оставляют, и мы остаемся одни: люди готовы преклоняться не только восходящей луне, но даже занимающемуся зареву пожара.

Посмотрев в окно и помолчав немного, она снова обратилась к Масловскому:

— Скажите мне… как выглядит Симонис? При каких обстоятельствах и где вы с ним встретились?..

Пепита вдруг покраснела, а затем прибавила:

— Не осуждайте меня: я не потому расспрашиваю о нем, что питаю к нему большую симпатию, чем к другим, а просто потому, что я искренна и смела и спрашиваю без всякой задней мысли: иначе бы я откровенно призналась. Говорю это потому, что я была причиной того, что он бросился в эту львиную пасть… Виновата, — поправилась она, — в эту волчью пасть. Он это сделал ради меня. Вы знаете, в каком он положении, и я обязана, по крайней мере, хоть вспомнить о нем.

Масловский слушал ее; голос ее дрожал, но в этом дрожании чувствовалась скорее забота или голос совести, чем чувство. Он рассказал ей о своей встрече с Симонисом, не упустив ни малейшей подробности, и о той предосторожности, которой он окружал себя, находясь даже наедине с ним.

Слушая его, Пепита в отчаянии ломала руки.

— Ах, несчастная судьба заставляет нас, женщин, даже меня, вмешиваться в такие дела, последствием которых являются ежеминутные слезы и даже кровь.

Она взглянула на двери, ведущие в соседнюю комнату, где находилась графиня Брюль.

— Я не удивляюсь графине: ее это может потешать; но меня, меня!.. Пользоваться услугами людей, к которым чувствуешь презрение, делать то, от чего цепенеет женское сердце и стынет кровь!..

При этом она опустила глаза.

— Надеюсь, что вы не причисляете Симониса к числу тех людей, к которым имеете отвращение?

— К нему я не питаю ни отвращения, ни симпатии, — искренно ответила она, — но я связана с ним… Но чем все это кончится! — резко воскликнула она, — и когда — один Бог знает!.. Король уезжает в Польшу, а мы, женщины, остаемся здесь с королевой.

Масловскому стало жаль бедную девушку; слезы блестели на ее глазах, и она закрыла их платком.

— Если б я чем-нибудь мог вам быть полезным, — тихо сказал он.