Из семилетней войны

— Нет, я не хочу вас иметь на своей совести, — ответила баронесса. — Правда, что в этой жизни, — теперь в особенности, — я чувствую себя совершенно одинокой; сильная рука и доброе братское сердце для меня были бы очень кстати; но могу ли я требовать от вас такой жертвы и чем отплачу за нее? Я, которая ровно ничего не имеет, даже свободы располагать собой. Я не принадлежу самой себе, — прибавила она, — мне приказано пожертвовать собой ради блага королевства. Солдаты отдают свою жизнь за отечество, почему же и мне не пожертвовать своим счастьем.

Сказав последние слова, баронесса Ностиц быстро убежала, даже не взглянув на Масловского, который остался на том же месте, точно прикованный; затем он прошелся по комнате. Вскоре вышли барон Шперкен и графиня Брюль; он простился с ними.

— Вы останетесь с нами? — спросила его жена министра, имевшая страсть впутывать всех в свои интриги, чтобы иметь всегда под рукой как можно больше людей.

— Его превосходительство приказал мне вернуться в Польшу? так как в Варшаве ему нужны будут придворные, — ответил Маcловский. — Я должен повиноваться, но я еще не решил, когда уеду. Мне еще нужно отдохнуть, иначе я не перенесу такого путешествия после службы у пруссаков…

— Пока вы еще здесь, — прибавила графиня, не спуская с неге глаз, в силу которых она еще верила, — прошу вас навещать меня.

Масловский поклонился и ушел.

Так как он ничем не был занят, то прошелся по городу из любопытства. Но он почти никого не встретил, ему попадание" незнакомые лица, и город казался ему каким-то загоном. Наконец, уставший и грустный он вернулся к себе на квартиру. Последний разговор с Пепитой не выходил у него из головы, и он был недоволен собой.

— Не только отец, но я сам себя велел бы высечь, если б вздумал влюбиться в эту немецкую баронессу только из-за того, что ее глаза полны слез, и что в ее голосе звучит какая-то особенная нотка; однако эта девушка очень опасная. У меня уже прошла охота вернуться домой, а ведь утром я решился уехать!

И он ударил кулаком по столу.

— Нет, — воскликнул он, — я недостоин быть польским шляхтичем!.. Однако эти упреки, сделанные самому себе, ни к чему не привели: образ прелестной баронессы стоял перед его глазами. HИ зная, каким образом избавиться от этого видения, как он выражался, Масловский с отчаяния лег спать.

VII

Настала зима, дававшая возможность Фридриху отдохнуть или, вернее, подготовиться к дальнейшей борьбе. В Дрездене с виду никаких перемен не происходило. Во дворце все та же свита окружала королеву; но она сделалась еще малочисленнее. Здесь продолжалась и с каждым днем увеличивалась ненависть к Фридриху и составлялись самые отчаянные заговоры. Самым ярым противником его была графиня Брюль. Не видя конца могуществу Фридриха и сознавая все более и более свое бессилие, здесь придумывали всевозможные средства для уничтожения Фридриха.

Из дворца высылались тайные агенты, которые следили за каждым шагом Фридриха и искали случая, без разбора средств, овладеть им и, в крайнем случае, даже лишить его жизни. О трудности приведения в исполнение этого плана никто не думал. В это время не пренебрегали ничьими услугами и верили всем шпионам, труд которых оплачивался королевой, которая до того увлекалась, что верила в возможность осуществления самых невозможных проектов.

С другой стороны, прусский король, щедро плативший своим "пижонам", как он называл своих тайных агентов, каждый раз заранее был предупрежден о готовящемся против него заговоре, и если до сих пор не мог схватить ни одного из заговорщиков, то во всяком случае принимал все меры предосторожности, чтобы не быть застигнутым врасплох. Жена министра подсылала шпионов в квартиру Фридриха, а последний посылал таковых же к саксонскому двору. С обеих сторон принимались всевозможные меры предосторожности, но результаты этого шпионства получались самые ничтожные.

Наконец Фридрих начал игнорировать предостережения, веря в свое счастье. Но графиня, королева и генерал Шперкен не переставали преследовать своего ненавистного врага.

Симониса уговорили поступить на службу в качестве кабинет-секретаря Фридриха, и он, очень осторожно, время от времени, присылал известия о различных планах Фридриха, месте пребывания, числе окружающей его стражи и о тех людях, услугами которых он пользовался. Кроме того, камердинер короля, Гласау, давно уже был подкуплен, и барон Шперкен вместе с графиней Брюль употребляли все красноречие, чтоб уговорить его всыпать Фридриху в шоколад белый порошок, который ему передали; хотя Гласау согласился взять порошок, но не обещал воспользоваться им.

Он боялся и питал отвращение к такому поступку.

Саксонский двор не перестал верить в возможность схватить Фридриха и увезти его в австрийский лагерь. Средство это казалось более всех возможным, легче исполнимым и позорным.

Между тем король постоянно переезжал с одного места на другое, и все намеченные планы сами собой разрушались; и в то же время Гласау не решался употребить в дело последнее средство.