Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Писатели Кирилл Владимирович Ковальджи (род. 14.03.1930) и Лев Разгон (01.04.1908 – 08.09.1999) были нашими соседями по дому 31 на Малой Грузинской. Вообще это был «союзписательский» дом, но и сама постройка (12-этажная одноподъездная «башня»), и контингент – пожиже, чем, например, на Аэропортовской, или позднее в Безбожном, где я потом некоторое время жила в качестве невестки Риммы Казаковой. В частности, там дали квартиры многим из консультантов по нац. литературам, моей маме в том числе. Из знаменитых там жила Новелла Матвеева с мужем-алкоголиком Иваном Киуру, который вечно ходил к папе за трешкой; сохранилась, между прочим, записка Новеллы Николаевны к родителям об отдаче каких-то 30, например, рублей. Я бы не стала об этом тут писать вовсе, но недавно Н. Н. кто-то спросил, не помнит ли она меня в качестве соседки, а она и говорит: «как же, помню, она очень громко топала у меня над головой». Этого никак не могло быть, потому что мы жили на пятом этаже справа от лифта, а они на третьем и слева. Восстанавливаю историческую справедливость, тем более что я особо не топала, а в основном читала книжки, и песни Н. Н. очень любила, наравне с Окуджавой и Высоцким, с незапамятного детства. Кирилл же Ковальджи был консультантом по молдавской литературе и лучшим другом моих родителей, они вечно ходили друг к другу в гости, устраивали розыгрыши, я дружила с его сыновьями Саней и Володей, отцы служили нам взаимно дедами-морозами и т. п. Впоследствии он вел молодежную литературную студию при журнале «Юность» и покровительствовал всяким неформалам; меня пытались туда затащить уже в качестве Умки, но я по понятным причинам не затащилась.

Сьюзен и Алан – настоящие англичане. Не помню, откуда они взялись и что делали в Москве в конце 70-х и как появились у нас дома, но они были молодые, очень симпатичные, часто приходили в гости и по очереди давали мне дополнительные уроки английского (в нашей школе, хоть она и считалась английской, язык преподавали довольно бросовым образом), а я их должна была натаскивать, наоборот, в русском. Были они, кажется, из Брайтона (из английского, то есть, города Брайтона, а не то, что вы подумали).

Рыбалка. – Рыбаком, точнее, рыболовом отец был страстным и, за неимением сына, сумел даже меня по малолетству приохотить к этому недевчонскому занятию. Так что я все умею: и червей копать, и наживлять, и закидывать, и подсекать, и тащить, и с крючка снимать, и потрошить, и чистить, и жарить. Могу даже поплавок из пенопласта вырезать – не современного пухлого, а старинного, мелкопенного, желтого, твердого, который папа подбирал в множестве на берегу Балтийского моря после шторма – из него делались какие-то большие корабельные поплавки или не знаю что, может, спасательные круги. В случае надобности могу удочку наладить из чего угодно, так что с голоду не пропадем. И отношение к рыбе как к добыче и пропитанию, а не к теплокровному зверю, которого не убий – тоже он передал. Мяса я то не ем, то почти не ем уже больше тридцати лет, и не особо хочется, а без рыбы не живу, хотя не ловила ее, конечно, с тех самых пор.

Уже практически не ходячий папа добирался на даче («новой») до озера и сидел там часами, вылавливая беспонтовых мальков, отдаваемых соседским котам. Рыбалка и еще курение оставались его «последними радостями», и лишать его их было бы бесчеловечно. А в былые времена в Ниде (тогда это был не изысканный курорт, а простой рыбацкий поселок) он из залива не вылазил: то на лодке, а то вообще – зайдет в бахилах поглубже, насколько бахил хватает, и стоит часами в воде, «зарабатывает радикулит», как мама говорила. Мы с мамой на море, а папа в залив, и не вытащишь его никак. Однажды мы вернулись с моря и поплыли папу искать. То к одной лодочке подгребем, то к другой, – ни в одной его нет. Только далеко-далеко маячит кто-то, но явно не папа, потому что в красной рубашке. Ну, вы уже поняли, что, подплыв поближе, мы обнаружили, что это как раз папа, и ни в какой он не в рубашке, а красный потому, что сгорел на солнце. Мама, конечно, ворчала, но папа так радовался своим уловам, что сердиться было невозможно, тем более что рыба получалась отменно вкусная.

ТЕАТР