Из Сибири сообщают…

Наверное, это был социализм, о котором так много говорили на собраниях в комсомольской ячейке. Ибо там были высокие многоэтажные дома, в окнах которых горел яркий свет от электрических ламп, а не керосинок. Огромные светильники каким-то голубым светом заливали улицы, спешили по своим делам люди, куда-то мчались автомобили, и некто Кроев сидел в большой аудитории и слушал лекцию молодого профессора по криминалистике. Профессор совсем не походил на тех профессоров, какие преподавали на юрфаке до революции. Краевский смотрел на сидящих в аудитории парней и девушек и страшно завидовал им, потому что они еще не знали того, что знал он, не испытали того, что испытал он.

А еще Краевский понимал, что в той жизни он человек случайный. После того как он почувствует боль от укола, он снова возвратится туда, где человеческая жизнь не стоит и нитки от рубища нищего, где кровь и безысходность, где даже победитель не чувствует себя победителем, потому что нет победителей в войнах гражданских и их отголосках, войнах бандитских…

На этот раз он не почувствовал укола, но, проснувшись утром, обнаружил маленькую красную точку на вене левого предплечья. Значит, была Анна Петровна, и он с ее помощью вышел из припадка.

Без стука в дверь вошла Аграфена.

– Проснулись? – сказала она. – Вот и хорошо. А я вчерась сбегала за Василичем, и он сам сделал укол. А еще он сказал, что это последний припадок, что теперь они прекратятся и что вы проживете тысячу лет.

Он слушал и улыбался ее болтовне, своему состоянию, солнцу, светящему в окно через задернутые занавески… «Занавески!»

– Кто развязал занавеси? – заорал он. – Кто?

– Я, – сказала Аграфена и опустилась на табурет, – я увидела, что они завязаны в узел и развязала. Я думала, что вы не в себе были, когда их завязывали в узел…

– А-а! – буквально завыл Краевский, вскочил с постели и схватил хозяйку за горло. – Кто тебя надоумил это сделать, кто?

– Вы что? – завопила хозяйка, вырываясь. – С ума все посходили – хочешь как лучше… Вот и Борода такой же был, псих…

Встряхнув Аграфену еще раз, Краевский подбежал к окну и отдернул занавески.

То, чего он больше всего опасался, случилось. На тополе, ветви которого располагались почти у самого окна, висел Дервиш.

Он был грязен, бос, рубище выглядело мешком, и сам он был похож на Христа, только не распятого, а повешенного. Глаза Дервиша были закрыты, лицо черно, а вывалившийся изо рта язык был таким распухшим и толстым, что вряд ли патологоанатомы могли всунуть его обратно.

– Господи Иисусе! – запричитала хозяйка. – Господи Иисусе…

Краевский отвернулся и сказал Аграфене:

– Сбегай в отдел, пусть приедет кто-нибудь из замов.

Пока приехали замы, пока осматривали и снимали Дервиша, Краевский сидел на полу, не поворачиваясь к окну.

И только тогда, когда тронулась приехавшая за трупом телега, выглянул на улицу.

Дервиша не удосужились даже накрыть чем-нибудь. Он так и лежал, уставя в небо распухший язык, словно пытаясь подразнить весь свет.

– Да-а, – сказал Проваторов, когда вся четверка собралась в кабинете Бороды, – еще один труп. Многовато…

– А ведь было же предложение арестовать Дервиша, – заметил Андросов и посмотрел в сторону Краевского.

– Но трупы трупами, а нам нужно заниматься делом. Петрович, – так впервые за все время знакомства обратился к Краевскому Проваторов, – пересядь в мое «инвалидное» кресло.

Краевский перебрался в кресло, где всегда сидел Проваторов, а Проваторов сел за стол на место Краевского и произнес:

– Мы начали операцию. Вчера с Базыкой привезли в отдел липовый чемодан с архивом. Разумеется, мы не афишировали этот привоз и даже некоторым образом скрывали этот факт, но о нем уже знают все сотрудники, которые отнесены нами к первому уровню… Завтра мы приведем из тюрьмы на допрос Бурдукова… Допрашивать его буду я. В ходе допроса я покажу ему чемодан, расскажу, что мы взяли архив и собираемся через три дня отправить его на станцию, а оттуда в Новониколаевск.

Краевский в обсуждении не участвовал. Случившееся странным образом подействовало на него. Перед его глазами висел Дервиш, но ему не хотелось потрясти головой или сделать еще что-нибудь для того, чтобы избавиться от видения.

«Кто был Дервиш на самом деле? Как его звали? Была ли у него семья? Остались ли родственники? Все покрыто мраком… Типичная смерть секретного сотрудника».

Краевский поймал себя на мысли, что ему не жалко Дервиша. Словно там, на дереве, висел не его коллега, а мешок, в котором тот пребывал последнее время. Осознав это, он также равнодушно подумал, что незаметно перешел на первый уровень, но не в придуманной им операции, а в той иерархии, о которой когда-то говорил Дервиш.

– Бурдукова привезут на машине? – спросил Андросов.

– Нет, – сказал Проваторов, – я думаю, проще будет, если его приведут под конвоем.

– А конвоировать его будет Масокин, – заметил Андросов.

– Ничего себе! – возмутился Базыка.

– А кто такой Масокин? – механически произнес Краевский, уловив необычные интонации в голосе Базыки.