Из смерти в жизнь… Главная награда

Но тут вдруг командир группы докладывает: «У меня нет одного солдата». И как раз в этот момент началась неплотная автоматная стрельба. Мне командир роты говорит: «Володя, сходи, посмотри. А вдруг кого-то из наших зацепило?». И бойцы опять же по рации докладывают, что они как будто кровь на земле увидели.

Вот так я в кишлак и попал. Вите Страмцову говорю: «Ты остаёшься здесь за старшего, никуда не суйся». Сумку свою медицинскую взял, ещё несколько перевязочных пакетов, жгуты для остановки крови. Думаю: «Если что, так мы раненого наскоро перевяжем и до своих быстро дотащим. Потом вертолёты вызовем да отправим в госпиталь».

Моя ошибка была в том, я не заметил, как те двое солдат, которые должны были меня сопровождать, ушли вперёд. И на каком-то этапе они свернули куда-то, и я остался один! С собой у меня был апээс (АПС, автоматический пистолет Стечкина. — Ред.) и сто патронов к нему. Был акаэмэс (АКМС, автомат Калашникова модернизированный. — Ред.) калибра 7,62 с шестью магазинами и ещё несколько гранат. То есть вооружён я был по полной программе. Но шёл-то я не воевать, а посмотреть, что там случилось. Ещё думал автомат оставить!..

Это сейчас я понимаю, что я сам куда-то не туда свернул. Увидел перед собой глинобитный свод какой-то и дверь в виде лаза высотой метра полтора. Наклонился — и тут же получил по башке. Дальше — темнота… Оказалось, что меня сбоку по голове ударили прикладом «бура» (английская десятизарядная винтовка «Ли Энфильд» образца конца XIX века. — Ред.) с металлической накладкой.

Прихожу в сознание — сижу связанный зелёной капроновой верёвкой по рукам и ногам. Причём руки, видно, были с такой силой закручены, что стали фиолетового цвета. Чувствую — вот-вот кожа лопнет! Вокруг человек пять пожилых людей и один пацанёнок — у него борода ещё не росла. Одеты все в гражданские пиджаки, широкие штаны, рубашки длинные из-под пиджаков торчат. А поверх пиджаков — «разгрузки» китайские с магазинами автоматными и гранатами. У всех автоматы Калашникова калибра 7,62. Автомат мой забрали, а пистолет вообще ходил у них по рукам. Они из-за него чуть не подрались. Медицинскую сумку раздербанили…

Я в то время по-афгански кое-что понимал и услышал, что в разговоре меня назвали доктором, «шефокором» (согласитесь, что догадаться было несложно: глупо, не будучи доктором, носить медицинскую сумку!). Они о чём-то меня спрашивали, а я делал вид, что не понимаю. А сам в это время лихорадочно соображал: как мне быть дальше? В это время как раз налетели вертолёты и начали обрабатывать горы. И… потом наступила тишина! У меня возникло ощущение, что больше меня уже не ищут…

На самом деле искали, и ещё как! Как только поняли, что я не вернулся обратно, сразу доложили на цэбэу (ЦБУ. Центр боевого управления. — Ред.), что доктор пропал. Всех пехотинцев с брони сняли, они окружили кишлак и пошли концентрическими кругами к центру. Лужу крови, которая натекла у меня с головы, наши обнаружили, кепку мою нашли. А меня самого — нет. Когда часам к шести-семи вечера наступила тьма египетская (это же горы!), поиски прекратили.

А утром я понял, что наступил для меня конец. Я испытал какой-то дикий, кошмарный, липкий ужас от того, что меня больше никто не ищет и никому я не нужен! Это самое страшное чувство, какое только может быть в такой ситуации, — ты совершенно один! Почему-то с самого детства я боялся, что меня запишут в предатели. Этот страх у нас на каком-то генетическом уровне в подсознании сидит со времён Лаврентия Павловича. А вторая мысль — будут искать, напорются на «духов», наверняка будет бой. Будут раненые и убитые с нашей стороны. Думаю: «Из-за меня, дуролома, кто-нибудь жизнь потеряет или здоровье». Это вторая волна переживаний. Затем третья, потом всё вместе… Потом думаю: как же жить дальше? В Академию хотел поступить, теперь хрен получится!

Но духи меня быстро из этого состояния вывели, когда потащили с собой. Ага, думаю, если они меня тащат, значит, убивать не будут. Хотя я допускал такую мысль, что если сейчас наши «духов» заметят и кого-нибудь завалят, то меня сразу грохнут. Чтобы уходить было удобней. Так что, точно, быть мне так и так убитым — застреленным или с перерезанным горлом. Вот примерно сумятица тех чувств, что мной овладели.

Во время привала ко мне пришёл «дух», который разговаривал по-русски. Он начал задавать вопросы — кто я? Говорил на очень плохом русском, но понять его было можно. Воевали мы без знаков различия, «песочка» (полевая форма песочного цвета. — Ред.) у всех одинаковая. Он спрашивает: «Командор?» — «Командор». — «Сколько, куда, где, Джелалабод?». — «Джалалобод». Вот на таком уровне я с ним и разговаривал. Другой «дух» говорит: «Пичкари нист». Это означает — резать не будем. Я отвечаю: «Хуб». Это значит: ну хорошо. Мой ответ их очень развеселил, они засмеялись.