— Место, где был найден Стенхауз, сейчас как раз напротив нас по ту сторону хребта, верно? — спросил Бони. Ирвин кивнул. — Очевидно, именно сюда Брины сгоняли скот и отбирали бычков на продажу. Как называется это место?
— Загоны Девятой Мили.
— Последний раз Брины по какой-то причине задержались с выходом. Известив Стенхауза, что отправятся седьмого, они двинулись в путь только четырнадцатого или пятнадцатого августа.
— Может быть, часть скота отбилась от стада? — предположил Ирвин.
— Возможно. Что-нибудь в этом роде вполне могло произойти. Удивительная девушка!
Ирвин усмехнулся. Бони повернулся всем туловищем и окинул взглядом обширное пространство, ограниченное остатками некогда высокого плато.
— Дымов нет, — заметил он. — Похоже на затишье перед бурей. Аборигены на ферме напомнили мне цыплят, жмущихся к наседке при виде ястреба. Потому я и не стал их допрашивать. Да, удивительно красивая девушка, и вокруг нее тоже немало удивительного…
Ирвин промолчал. Этот худощавый, голубоглазый, с резкими чертами лица человек совершенно не соответствовал его давно сложившимся представлениям о тех, в чьих жилах течет кровь аборигенов. И теперь, после нескольких дней тесного общения с Наполеоном Бонапартом, констебль стал замечать, что у него появляется комплекс неполноценности.
— У Бринов работает около сорока скотников, — продолжал Бони. — Так сказала сама Кимберли. И еще она утверждала, что на ферме их сейчас осталось совсем мало. Четверо, как нам известно, гонят стадо в Уиндем, а большинство других якобы отправились с Сайласом бить крокодилов. И тем не менее, Ирвин, я насчитал там тридцать восемь аборигенов, которых вполне можно принять за рабочих фермы. Когда Кимберли сообщила, что у них трудится около сорока человек, она, полагаю, сказала правду. Но, заявив, что почти никого из них сейчас нет на ферме, она покривила душой. Вы, конечно, обратили внимание на ее великолепный опал?
— Еще бы. Будь у меня с десяток таких, я бы давно бросил службу, купил яхту и отправился в кругосветное путешествие, — заявил Ирвин.
— Что до меня, то я предпочел бы поохотиться на рыбу-меч, — в тон ему сказал Бони. — Так вот, опал этот, по идее, принадлежал ее матери, потому что на фотографии у нее такой же. Однако, присмотревшись, я обнаружил, что на самом деле это не опал, а лунный камень, который кто-то подкрасил черным карандашом, добавив малиновое пятнышко. Миссис Брин была сфотографирована в тысяча девятьсот втором году. На обороте портрета имеется дата и подпись фотографа. Но тогда, Ирвин, черные опалы еще не были найдены — ни в Австралии, ни где бы то ни было, насколько я знаю.
— Может быть, Кимберли взяла и перекрасила лунный камень в опал? — предположил Ирвин. — Хотя я, по правде, ничего такого не заметил.
— Вполне возможно, — согласился Бони. — Вопрос в том, зачем она это сделала. Только потому, что хотела иметь что-то общее с матерью, которую она едва помнит? И выглядела она как-то странно. Этот ее наряд… Настоящее вечернее платье, если я что-то в этом понимаю. А чайный сервиз? Какой фарфор! Или эти шляпные коробки из свиной кожи? Платиновые часы, опал, платье, отделанные жемчугом туфли — все это стоит денег, Ирвин, больших денег. А Брины продают за сезон каких-то четыреста голов скота, и только.
— Я слышал, они наследство получили от какого-то дядюшки в Мельбурне, — сказал Ирвин. — А насчет того, что платье на ней слишком шикарное или туфли, вы, конечно, больше меня смыслите. Я думаю, Кимберли могла выписать одежду из Перта. Увидела в каталоге и захотела нарядиться, как леди на картинке. Заплатить она могла из своей доли ежегодной прибыли от продажи этих самых четырехсот голов.
— Что ж, может, и так, — кивнул Бони. — Видите там едва заметную дорожку, идущую в сторону хребта? Куда она ведет, не знаете?
— Знаю. К колодцу у самого подножия гор. Его называют Черный колодец, так же как хребет. Мили три отсюда будет.
Прищурившись, Бони смотрел на Черный хребет. Он заметил нескольких орлов, круживших пониже гребня. Их было пять, а если собираются вместе пять стервятников, значит, быть пиру. Закурив сигарету, Бони соскользнул с изгороди и, миновав пикап, не спеша направился вперед, решив осмотреть боковую дорогу, ведущую к Черному колодцу.
Ирвин забрался в кабину, все еще раздумывая над тем, что сказал Бони о Кимберли Брин, ее опале, платье и чайном сервизе. Действительно, деньжишки у Бринов водились — с тех самых пор, как они получили наследство от дяди. Но существовало ли наследство на самом деле? Черт побери! Полицейский ничего не должен принимать на веру, без доказательств.
Вернулся Бони и сел в кабину рядом с Ирвином.
— Дело к вечеру, а топлива для костра я здесь что-то не вижу, поэтому едем к Черному колодцу и заночуем там, — сказал он.
Ирвин повел машину к боковой дороге напрямик, через взрыхленную копытами скота равнину. Проехав около мили, он нарушил молчание:
— Вы думаете, масгрейвские черные придут и зададут здесь жару?