Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Верно. О «Капризе» мы забыли. Три раза мы его уже закрывали. Завтра съезжу туда, может, у них там была база.

Завтра, завтра… День закончился, и все, что было в человеческих силах, они сделали.

Снова воцарилось молчание.

— Нужна свежая идея, — сказал Де Пальма.

Все сделали вид, будто ищут ее, но, увы, не находят. Потом Де Пальма выпрямился, застегнул все пуговицы на рубашке, поправил галстук.

— Холодновато, не правда ли?

Он встал и надел пиджак, брошенный на стул в углу.

— Тебе не повезло, — сказал он Сантамарии. — Лучше бы ты поехал в Новару. Посмотри, на кого ты похож.

Сантамария взглянул на свои пыльные, забрызганные грязью ботинки и манжеты брюк.

— Ничего не поделаешь.

Как объяснить Де Пальме, что он, несмотря на все, рад этому приключению?

12

Прижавшись ногами к железной ограде балкона, американист Бонетто стоически готовился покончить жизнь самоубийством. Он сидел в кресле, которое подтащил к краю балкона, а через распахнутую стеклянную дверь была видна его комната. На столе горела лампа, стояла пишущая машинка «Ремингтон», а мусорная корзина была доверху полна скомканных листов бумаги.

Разве этот мир для честных людей? Разве это жизнь? О'кей! Остается лишь сделать логический вывод и исполнить задуманное. Что ж, он уйдет из жизни без всякого шума, так же как Харт Крэйн, Хемингуэй, Павезе… Все, его путь завершился. Мама, конечно, будет страдать. И еще тетушка Наталина, которая была его крестной матерью. Но горе ближних его больше не волновало, он уже мыслями был в краю, откуда не возвращаются. Равнодушным взглядом он проводил одинокую машину, которая с невероятной скоростью промчалась по проспекту Реджина Маргерита и унеслась к реке и к холмам. На далеком перекрестке, где черные гномики чинили трамвайные пути, порой вспыхивал голубой огонек автогена.

Лишь несколько настоящих друзей будут его оплакивать, да и то недолго: Джон в Эль-Пасо, Генри в Беркли, Марио в Трофарелло. Две-три девушки вспомнят о нем с грустью. Что же касается остальных, то профессиональные составители некрологов назовут его смерть «тяжелой потерей для нашей культуры», напишут о «невосполнимой утрате», о «поразительно ясном уме покойного», о его «редкой, даже уникальной способности проникнуться замыслом автора и одновременно критически проанализировать текст». И так далее и тому подобное.

Американист Бонетто устало усмехнулся краешком рта. Что ему до всех этих жалких посмертных восхвалений, преувеличенных восторгов, до той совсем небольшой, скажем прямо, потери, которую понесет итальянская культура?!

Конечно, свой скромный вклад в литературу он еще мог бы внести: допустим, написал бы еще несколько небезынтересных статей. Но вот сегодняшним утром произошла полная переоценка ценностей, и в душе воцарились покой и ночь.

Он без страха смотрел в бездонную высь неба, стараясь отыскать затерянные в космосе звездные миры. Но небо затянули облака, и не было видно ни одной звезды. К тому же подул сильный ветер.

Бонетто встал. В этот прощальный момент он испытывал чувство родства с мельчайшими частицами мироздания. Даже с цветами, которые никогда не цвели, но которые мать упрямо держала в двадцати горшочках. Даже с жалким, ничтожным атомом, также составляющим обязательную часть целого, — со своим коллегой Марпиоли.

Он беззвучно засмеялся, вспомнив с удивлением, что все утро и потом целый день до самого вечера сходил с ума, не находя достойного ответа на… на что же?

Он никак не мог припомнить. Прошлое не оставило в нем следов — ни ран, ни царапин. Марпиоли был точечкой, еле различимой в телескоп, безобидной и слабой. Уколы этого жалкого насекомого не причиняли боли, а вызывали лишь жалость к несчастному человечку.

Американист Бонетто пожал плечами. «Кое-кто», — пронеслось в его поразительно ясном уме. «Кое-кто…»

Он яростно стукнул кулаком по перилам и бросился к письменному столу. Вставил в «Ремингтон» чистый лист бумаги. Нет, последнее слово еще не сказано.

VII За час до того, как зазвонил будильник… (Пятница)

1

За час до того, как зазвонил будильник, левую ногу пронзила адская боль. Лелло вскочил и сел на кровати. Тяжело дыша и обливаясь холодным потом, принялся растирать онемевшие мышцы. Видно, ночью похолодало, а он спал при открытом окне в одних плавках. Вот ногу и свело судорогой. Постепенно боль ослабела, но Лелло по-прежнему сидел на кровати, боясь пошевелиться. Сквозь жалюзи в комнату пробивались слепящие лучи света.

Наконец Лелло несмело опустил ноги на плетеный соломенный коврик, осторожно поднялся и, прихрамывая, поплелся в ванную.

В ванной он сел на табурет, вылил на ладонь немного одеколона и стал медленно и методично снизу вверх растирать онемевшую икру ноги. Он где-то видел прежде, что так профессиональные массажисты делают массаж спортсменам.