Из собрания детективов «Радуги». Том 2

Но это занятие ненадолго отвлекло его от грустных мыслей, от гнетущей тоски. Он со всей беспощадностью осознал, сколь печальна его жизнь. В случае болезни ни мать, ни сестра, ни верный друг не придут ему на помощь. Если он умрет от внезапного сердечного приступа, перитонита или же просто, оступившись, разобьется на кафельном полу ванной, кто найдет его труп? Горничная, которая по утрам убирает его квартиру и заодно ворует плавленый сыр? Да, надеяться ему не на кого, он подвластен неумолимой судьбе и одинок, как бездомный пес. Рука застыла на колене, Лелло вздрогнул. Сейчас сварю себе кофе, а потом спущусь и куплю фруктов на рынке, подумал он. Он встал, накинул японский халат и пошел в кухоньку.

Он вспомнил, что в холодильнике полно подгнивших вишен. Насыпал в кофейник кофе, поставил его на плитку; механические, привычные жесты сегодня почему-то казались ему лишенными всякого смысла. Он сел напротив окна, посмотрел на облачное темно-лиловое небо, какое бывает обычно в марте. Пожалуй, стоит надеть твидовый пиджак либо костюм из плотного бежевого вельвета. Но даже мысль об одежде не принесла ему удовлетворения, его сейчас ничто не радовало. Начал было насвистывать веселую мелодию, но сразу перестал.

Что с ним такое? Все идет хорошо, не так ли? С Массимо они помирились. Правда, вчера они расстались быстро, и Массимо не позвал его к себе домой. Но это ничего не значит.

Массимо за день устал, сегодня собирается поехать в Монферрато посмотреть, как идет ремонт их виллы. Значит, меня так угнетает работа? — размышлял Лелло. Тоже нет, до отпуска осталось всего несколько недель. Или, может, самонадеянный Ботта не дает мне покоя?… Он вспомнил о своем визите к Триберти, о старике, который сосал мятную конфету, о братьях Дзаваттаро — вспомнил совершенно спокойно, без всякого волнения. Он съездит к этим Дзаваттаро в обеденный перерыв, как и решил вчера, а там видно будет. Всегда есть риск промахнуться, но не это его так тяготило сейчас.

Неужели я болен? Не первый ли это симптом неизлечимой болезни? — подумал он. Но сразу же отогнал прочь эти мрачные мысли, а чувство угнетенности, тоски все не проходило. Может, он просто не выспался, такое с каждым бывает. А может, съел какую-нибудь гадость в том ресторане на холме?

Он пощупал живот — не болит. Вернулся в ванную и на всякий случай, морщась от отвращения, выпил стакан сельтерской. Взгляд его упал на расческу. Он старательно причесался, посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен — лицо некрасивое, невыразительное. Зачем я живу на свете? — с болью подумал он. Ведь даже мои страдания банальны, никто о них не напишет книги и не снимет фильм. Все-таки у меня есть Массимо, мой якорь спасения. Почему же мы так отдалились друг от друга в последнее время?

Когда он снова проснулся, то ощутил противную горечь во рту. А какой ему странный сон приснился! Будто Массимо позвонил из Монферрато Боффе и попросил ничего не рассказывать ему, Лелло. Но Боффа все равно рассказал — ведь паренек-то был племянником мэра, и в муниципалитете все уже знали об их помолвке. Больше того, Фольято и Рипамонти уговаривали и его, Лелло, дать деньги на свадебный подарок. «Вы ведь остались добрыми друзьями, не так ли? — щебетала Фольято. — И потом, поймите же, Ривьера, у них родился сын, как они могли не узаконить свои отношения?»

Ну просто дурацкий сон, подумал Лелло, торопливо спускаясь по лестнице: он уже опаздывал на службу. А когда он в этот утренний час пик лавировал в своем «фиате-500» меж бесчисленных машин, его охватила злость на самого себя. В сущности-то Фольято права. Все было бы у них с Массимо по-другому, если бы он смог родить ему сына или дочь.

2

Монсиньор Пассалакуа оказался человеком живым и очень приветливым.

Он крепко обнял своего бывшего ученика и сразу отпустил ему невеликий грех — Массимо давно перестал брать у него уроки санскрита. Да и то сказать, кому нужен еще один кабинетный ученый?

Затем дружески и крепко пожал руку «господину комиссару». Провел гостей в кабинет, где книги и манускрипты лежали даже на подоконниках, и весело извинился за беспорядок.

— Я не устоял перед соблазном написать воспоминания миссионера, — со смешком объяснил монсиньор Пассалакуа, радостно потирая руки.

Но, увидев фотографии фаллоса, он мгновенно помрачнел. Хмуро уселся в углу и стал перелистывать пожелтевший том, который снял с книжной полки.

Затем, не глядя на Сантамарию и Массимо, вернулся к письменному столу. Хрипло откашлялся. С отвращением отодвинул фотографии и, чтобы больше их не видеть, накрыл тетрадью.