Из современной английской новеллы

Мужчина зашагал впереди, мистер Моклер за ним и сразу увидел газоны и розарий. Сам дом показался ему очень импозантным: высокое здание в георгианском стиле с красивыми окнами. Пожилая женщина медленно прогуливалась в одиночестве, опираясь на палку. Мисс Эчесон, подумал мистер Моклер. В отдалении еще какие-то женщины, так же не спеша, прогуливались по дорожке, осыпанной осенними листьями.

Осень была любимым временем года мистера Моклера, и он был рад побывать на лоне природы в такой погожий осенний день. Ему захотелось поделиться своими впечатлениями с шагавшим впереди него мужчиной, но, так как тот не проявлял склонности к беседе, мистер Моклер воздержался от излияний.

В приемной не было ни журналов, ни цветов, ни картин на желтых стенах. Просидеть долго в ожидании в такой комнате совсем не улыбалось мистеру Моклеру, однако этого и не произошло. Женщина, одетая как сиделка, но в зеленом джемпере поверх халата, вскоре вошла в приемную. Бодро улыбнувшись, она сообщила мистеру Моклеру, что доктор Френдман готов его принять, и попросила следовать за ней.

— Как это мило, что вы приехали, — сказал доктор Френдман, одаряя мистера Моклера улыбочкой, заставившей того вспомнить письмо миссис Экленд. — Как гуманно с вашей стороны, — сказал доктор Френдман.

— Я получил письмо от миссис Экленд.

— Совершенно верно, мистер Моклер. Могу я предложить вам рюмочку хереса, мистер Моклер?

Мистер Моклер, удивленный таким оборотом беседы, поблагодарил доктора Френдмана и от хереса не отказался. Он пил херес, а доктор Френдман читал письмо. Закончив чтение, доктор Френдман подошел к окну, раздвинул шторы и предложил мистеру Моклеру выглянуть наружу.

За окном был небольшой, замощенный булыжником двор, и дворник сметал там сухие листья в кучу. В дальнем конце дворика на стуле с ковровой спинкой, залитая лучами осеннего солнца, сидела женщина в синем платье.

— Возьмите-ка, — сказал доктор Френдман и протянул мистеру Моклеру бинокль.

Мистер Моклер увидел красивое, тонкое и казавшееся необыкновенно хрупким лицо с большими голубыми глазами; чуть полуоткрытые губы улыбались солнечным лучам. Просто причесанные волосы цвета спелой ржи свободными прядями спадали на уши и кудрявились вокруг лба. Они так золотились под солнцем, словно сами были отлиты из золота.

— Полезная вещица, — сказал доктор Френдман, беря бинокль у мистера Моклера. — У нас тут нужен глаз да глаз, вы понимаете.

— Это миссис Экленд? — спросил мистер Моклер.

— Это та дама, от которой вы получили письмо; в нем не все соответствует истине, мистер Моклер. В доме 17 на Лорелай-авеню все было не совсем так.

— Не совсем так?

— Она не может забыть Лорелай-авеню и, боюсь, никогда не забудет. Эта красивая женщина была когда-то очень красивой девушкой, мистер Моклер, и тем не менее она вышла замуж за первого мужчину, сделавшего ей предложение, — вдовца на тридцать лет старше ее, толстого конструктора авиационных крепежных деталей. Он оплачивает ее содержание здесь, как она и сообщила вам в письме, и даже после его смерти оно будет оплачиваться. Он навещал ее первое время, но пришел к заключению, что это слишком для него мучительно. Когда-то в этой самой комнате он сказал доктору Скотт-Роу, что ни один мужчина не был так чтим своей женой, как он. И все потому лишь, что он проявил к ней самую обычную доброту.

Мистер Моклер заметил, что ему как-то не совсем ясно, что доктор Френдман хочет этим сказать. Но доктор Френдман только улыбнулся, словно он и не слышал этого робкого замечания, и продолжал:

— Но к несчастью, это пришло слишком поздно. Доброта уже не могла помочь. Дом 17 на Лорелай-авеню сделал свое разрушительное дело, разъел ее душу, как канцер: она не могла забыть свое детство.

— Да, она пишет об этом в письме. Джордж, и Элис, и Изабел…

— На протяжении всего ее детства, мистер Моклер, родители этой женщины никогда не разговаривали друг с другом. Они не ссорились, они просто не общались. Когда ей было пять лет, ее родители пришли к решению, что они оба останутся жить в доме 17 на Лорелай-авеню, поскольку ни один из них не соглашался ни на йоту уступить другому в своем праве на ребенка. В этом доме, мистер Моклер, все годы ее детства царило молчание, бездонное молчание, ничего боле.

— Но там же были Джордж, и Элис, и Изабел…