Из современной английской новеллы

Утром, когда он приезжал на работу, она уже сидела за своим столом и часто, когда он уходил, она еще подолгу задерживалась там. Он начинал увещевать ее: нет никакой срочности, то или иное дело можно отложить до завтра, — но она лишь невозмутимо качала головой, увенчанной глянцевым шлемом черных волос, которые плескались при этом туда-сюда, и говорила, что, право же, мистер Хейл, ей сегодня вечером совершенно нечем больше заняться, она не любит бросать работу недоделанной и пусть он не беспокоится о ней. Лора с язвительной колкостью высмеивала подобную преданность, — точно так же она высмеивала привязанность братьев друг к другу, — говоря мужу, а иногда и друзьям их семьи, что бедная девушка втайне влюблена в него, это всякому очевидно. Однако сам Тим всегда склонен был в этом сомневаться. Конечно, было бы лестно думать, что за внешним ледяным хладнокровием Мичико бушует пламенная страсть, но, если Лора права — а надо признать, что ревность неизменно обостряла ее нюх на подобные вещи, — тогда почему Мичико всегда выполняет свои обязанности с неприязненной расторопностью медицинской сестры, принужденной ухаживать за на редкость противным больным, страдающим на редкость противной болезнью? Она почти никогда не глядела ему прямо в лицо и почти никогда не улыбалась, разве что иной раз вздернет как-то чудно верхнюю губу, что тотчас придает ей сходство с испуганным зайцем.

В конце концов выяснилось, что прав он, а не Лора. Он узнал, что японка и в самом деле ему предана, восхищается им, уважает его — настолько, что в минуту крайней нужды в совете и утешении прежде всего подумала о нем. Однако влюблена в него она не была, и по той простой причине, что была влюблена в другого. Этот другой был молодой англичанин, физик, который работал в университете у легендарного профессора Юкава, а квартиру снимал в доме, где жила семья Курода — отец, мать и дочь, — лабиринте деревянных коробок, которые стояли под углом друг к другу, образуя в промежутках причудливой формы дворики и садики, у подножия горы, одиноко вознесшейся над широкой сетью многолюдных городских улиц. Старый генерал, отец Мичико, — Тим встречался с ним всего один раз, за изощренным обедом, съеденным в почти нерушимом молчании и поданным на стол обеими женщинами, которые сами не принимали участия в трапезе, — несколько лет после войны отсидел в тюрьме. Мать страдала каким-то заболеванием печени, от которого кожа у нее на лице отливала бронзой, а сама она сгорбилась и высохла. Обеднев, они стали сдавать наиболее отдаленные коробки в своем владении молодым людям, изучающим дзю-до, карате, дзэн-буддизм, и смотрели за тем, чтобы они были накормлены, с тою же невозмутимой и неприязненной расторопностью, с какой Мичико следила на работе за тем, чтобы все, чего требует Тим, было исполнено. Они обслуживали жильцов лишь в том смысле, в каком Тим обслуживал свою дворняжку, а Лора — пионы и азалии у себя в саду.

Фамилия молодого англичанина была Морган, и одевался он с потугами на корректность, что придавало ему среди других молодых жильцов — главным образом американцев, от которых он предпочитал держаться в стороне, — до смешного старомодный вид. Его костюмы, наглухо застегнутые даже в самый разгар летнего зноя, были плохо выглажены, покрыты масляными пятнами от езды на велосипеде и кусочков еды, оброненных пальцами, неловкими в обращении с деревянными палочками, а брюки пузырились на коленях. Когда он первый раз пришел к Хейлам, Тим и Лора одновременно поймали себя на том, что неприлично таращат глаза на оторванную подметку, которая болталась у него на ботинке, а он, к несчастью, заметил это, и его физиономия, и без того покрасневшая и набрякшая после поездки на велосипеде от университета к их дому, покраснела и набрякла еще больше.