Из современной английской новеллы

Сегодня я сказала мисс Эчесон, что доктор Скотт-Роу умер. Она ответила, что ей это известно. Теперь, сказала она, доктор Френдман с этой его улыбочкой и магнитофоном будет заниматься нами. Мисс Эчесон — пожилая дама, ровно вдвое старше меня: мне тридцать девять лет, а ей семьдесят восемь. Ее поместили сюда в 1913 году, за год до первой мировой войны, — ей тогда было восемнадцать лет. Мисс Эчесон стал являться святой Олаф Норвежский и является до сих пор. Эти видения приводили родственников мисс Эчесон в смущение, и поэтому в 1913 году они тихонечко сплавили ее сюда. Теперь уже никто никогда не навещает ее здесь — никто с 1927 года.

"Вам следует написать об этом", — сказала мне мисс Эчесон, когда я много лет назад рассказала ей, что меня упрятали сюда, потому что я видела духов, причем это были вполне реальные духи, поскольку Рейчелсы видели их тоже. Рейчелсы живут себе сейчас где-то в самых обычных условиях, однако в то время они едва не лишились рассудка от страха, а я ничуть не была испугана. Беда в том, говорит мисс Эчесон — и я вполне согласна с нею, — что в наши дни, если вы ничего не имеете против привидений, люди принимают вас за сумасшедшую.

Вчера мы с мисс Эчесон беседовали об этом, и она сказала: почему бы мне не сделать так, как делает Сара Крукэм? Она ведь тоже не больше сумасшедшая, чем я или мисс Эчесон; вся ее болезнь в том, что у нее разбито сердце.

"Вы должны все это описать", — сказала Саре мисс Эчесон в первый же день, когда Сару привезли сюда и она, бедняжка, плакала не осушая глаз. И Сара так и сделала — описала все и отправила свое письмо Э. Дж. Роусону, адрес которого она нашла в телефонном справочнике. Но мистер Роусон ни разу не приехал навестить ее, не приехал и другой человек, которому Сара Крукэм писала после. И Ваш адрес, мистер Моклер, я тоже узнала из телефонного справочника. Очень приятно, когда кто-нибудь приходит тебя проведать.

"Вы должны рассказать все с самого начала", — сказала мне мисс Эчесон, и я сейчас так и делаю. Случилось это довольно давно, в январе 1949 года, когда мне было пятнадцать лет. Мы жили в Ричмонде тогда: мои родители, мой брат Джордж и мои две сестры — Элис и Изабел. По воскресеньям после ленча мы обычно отправлялись все вместе на прогулку в Ричмонд-парк и брали с собой нашу собаку — далматского дога по кличке Рыжий. Я была самая старшая, за мной шла Элис — на два года меня младше, Джорджу было одиннадцать лет, а Изабел — восемь. Чудесны были эти прогулки и возвращение потом домой к воскресному чаю. Мне особенно запомнились осенние и зимние прогулки, уют горящего камина, горячие бисквиты, особые воскресные сандвичи и маленькие сдобные булочки, которые мы с Элис помогали делать каждое воскресное утро. Мы играли в "монополию" у камина, и Джордж всегда выбирал корабль, Анна — шляпу, Изабел — гоночную машину, мама — собаку, а мы с папой вместе — старый башмак. Я очень любила эту игру.

И наш дом я любила — дом номер 17 по Лорелай-авеню — обыкновенный пригородный домик, построенный в начале века, когда мисс Эчесон была еще совсем юной. У входа в холл, по обеим сторонам двери, были окна с цветными стеклышками, а в одном из окон на лестнице — витраж: Моисей в корзинке среди тростников. На рождество в доме бывало особенно чудесно, в холле ставили елку, а в сочельник, сколько я себя помню, всегда съезжались гости. Эти вечера живут в моей памяти по сей день. Взрослые обычно пили пунш, стоя вокруг елки, а ребятишки играли в прятки в верхних комнатах, и Джорджа никому не удавалось найти. Вот о Джордже-то и пойдет речь, мистер Моклер. И об Элис, конечно, и об Изабел.

Когда я впервые рассказала про них доктору Скотт-Роу, он заявил, что это, по-видимому, изумительные дети, и я сказала, что, да, вероятно, это так, но боюсь, что в суждениях о своих близких человеку трудно оставаться беспристрастным. Ведь в конце-то концов, это же мой брат и мои сестры, и к тому же их уже нет в живых. Я хочу сказать, что, возможно, они были самые обыкновенные дети, просто дети как дети. Оставляю это на Ваш суд, мистер Моклер.

Джордж был невысок для своего возраста, худенький, гибкий, темноволосый, страшный непоседа, хохотун, и ему вечно влетало от отца, потому что преподаватели жаловались на него — он считался самым проказливым мальчиком в классе. Элис — старше его на два года — была полной его противоположностью во всем: застенчивая, молчаливая, но по-своему веселая — спокойно-веселая и красивая. Гораздо, гораздо красивее меня. А Изабел была совсем нехороша: сплошные веснушки, длинные бесцветные косички и очень длинные ноги, которым порой удавалось оставлять позади даже Джорджа. Она и Джордж были просто неразлучны, ближе, мне кажется, не бывает, но в общем-то мы все были очень дружны: в доме 17 на Лорелай-авеню царила атмосфера любви.