Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Он принялся осматривать сына почти как врач, которого интересует не столько сам больной, сколько его болезнь. На отце был великолепный строгий костюм темно-синего цвета; Вобрэ-старший выиграл первую минуту встречи, и тон теперь задавал он. Держался он так, как подобает главе солидной фирмы. Отец поскреб ногтем рукав Реми там, где прилипли крошки штукатурки. Поскреб словно в укор; у отца все получалось как-то в укор сыну.

— Ты не слишком разволновался? — спросил Вобрэ.

— Нет… нет…

— А сейчас как себя чувствуешь? Тяжести в голове нет? В сон не клонит?

— Да нет же… В самом деле — нет.

— Может, Мюссеню осмотреть тебя?

— Да не надо. Я вполне здоров.

— Вот как!

И Вобрэ пощипал себя за ухо.

— По-моему, ты не горишь желанием оставаться здесь, — пробормотал он наконец. — Вот покончим с формальностями и сразу же уедем… Я вообще собираюсь продать имение. Нам от него только неприятности.

Как это похоже на Вобрэ! Смерть брата — «неприятность». А болезнь сына, должно быть, — «большая неприятность».

— Присядь. Я боюсь, что ты устанешь.

— Благодарю, но я не устал.

Тон Реми чем-то не понравился отцу, и тот насупился и пристальнее, с каким-то сдерживаемым раздражением, вгляделся в юношу.

— Садись, — повторил он. — Клементина мне только что рассказала, что у вас с дядей вышла маленькая стычка. Это что еще за история?

Реми горько улыбнулся:

— Клементина, как всегда, все про всех знает. Дядя заявил, что я плохо воспитан и не способен работать.

— Пожалуй, он был недалек от истины.

— Неправда, — возразил Реми, вставая. — Я могу работать.

— Поживем — увидим.

— Вы меня извините, отец, — произнес немного обиженный Реми как можно спокойнее. — Мне необходимо работать… Клементина не все вам сказала. Ведь дядя утверждал, что я разыгрывал из себя паралитика; а еще он намекал, что вы, возможно, вовсе не огорчены недугом сына, поскольку под этим предлогом вам легко уклоняться от кое-каких неприятных вопросов, связанных с делами фирмы.

— И ты поверил?

— Нет. Я больше никому не верю.

Ответ сына задел Вобрэ. Он взглянул на Реми подозрительно и согнутым указательным пальцем приподнял ему голову за подбородок.

— Что с тобой, мой мальчик? Я тебя не узнаю.

— Я хочу работать, — сказал Реми, чувствуя, что бледнеет. — Чтобы никто уже не говорил, будто я…

— Так вот что тебя гложет. Теперь ты и впрямь начнешь считать себя симулянтом Это у тебя уже навязчивая идея, насколько я заметил.

На лице его отразилось страдание.

— Навязчивая идея, — медленно повторил Вобрэ, отпустил подбородок Реми и прошелся по комнате.

— Вы с дядей, кажется, не слишком ладили, верно? — снова заговорил Реми.

Вобрэ опять взглянул на сына, с любопытством и беспокойством:

— Почему ты так решил?

— Да вот чувствуется иногда кое-что.

— Как же я оплошал вчера, отправив вас вместе… И о чем же он еще поведал?.. Ну же, Реми… Договаривай… Ты с некоторых пор стал какой-то замкнутый, скрытный, как и Робер… Не нравится мне это… Он, наверное, выплеснул все свои старые обиды на брата?.. Жаловался, что я его презираю, называл деспотом… Ну, что еще? Говори!

— Да ничего, ровным счетом ничего. Он мне даже…

Вобрэ схватил Реми за локоть и встряхнул.

— Я знаю, что он сказал. Так вот как он задумал отомстить. Черт побери!.. И как же я раньше не догадался.

— Не понимаю вас, отец.

Вобрэ опустился на кровать и медленно потер пальцами виски, словно хотел успокоить неутихающую головную боль.

— Оставим этот разговор! Что прошло, то прошло… Зачем возвращаться к тому, чего уже нет? А что касается намеков твоего дяди, то… будь добр, забудь о них. Дядя судил обо всем пристрастно и несправедливо. Ты же видишь, что он просто хотел настроить тебя против меня. И идею эту — работать — конечно же он тебе подал. Как будто тебе и впрямь понадобилось работать!.. Так что подумай хорошенько, мой мальчик. Ведь ты толком и не жил. Подумай, сколько интересного ждет тебя впереди: музеи, театры… Да мало ли всего на свете!

— А возить меня будет Адриен? А экскурсоводом будет Раймонда?..

— Ну разумеется.

Реми опустил голову: «Надо остановиться: ни в коем случае не дать родиться ненависти к отцу. Только не это!»

— Но я хочу работать, — сказал он.

— Зачем? Объясни наконец, зачем?! — вскипел Вобрэ.

— Чтобы быть свободным.

— Свободным? — переспросил Вобрэ, наморщив лоб.

Реми вскинул голову и посмотрел на отца. Как ему объяснить, что и дом в Мен-Алене, окруженный ощетинившейся оградой, и парижский особняк на проспекте Моцарта с его решетками и засовами, и общение, замкнувшееся на Адриене и Клементине, вся эта жизнь в клетке — прошлое? Как объяснить, что после ночного происшествия всему этому теперь конец, конец, конец!

— Разве тебе не хватает денег? — снова заговорил Вобрэ.

— Хватает.

— Так в чем дело?

— В том, что я хочу зарабатывать сам.

Лицо Вобрэ вдруг снова стало замкнутым, отчужденным. Он встал, отогнул обшлаг рукава и взглянул на часы.

— Мы вернемся к этому разговору чуть позже. Замечу, однако, что порой мне кажется, будто у тебя, мой мальчик, не все ладно с рассудком. Дядины вещи здесь?

Вобрэ накинул на согнутую руку брюки, жилет и пиджак, которые Реми сложил на стуле.