Из тени в свет перелетая

3) Вадим Должанский.

Вадим Должанский: "Гений человека не в том, как он пишет, а в том, что он читает".

Это было сказано при мне какой-то девчонке-поэтессе, которая и от-ветить-то не может, и потому это было сказано только ради калам-бура, а не ради ответа.

О детстве.

Как-то весной бабка Марина выпустила меня погулять. Во дворе ко мне подошел нарядный Костя Котиков из соседнего подъезда.

- Пойдем бензином подышим, - предложил он.

- Пойдем.

Мы встали у выхлопной трубы их "Запорожца" и стали жадно заглатывать синеватый дым.

- Хорошо пахнет, - сказала я.

Костя Котиков молча согласился. И тут из подъезда вышла Анжелла Городинова в голубом пальтишке.

- А что вы делаете? - спросила она.

- Что надо, - сказали мы. - Бензином дышим!

И я вдруг увидела, что у нарядной Анжеллочки из-под кримпленовой юб-ки - ботинки разного размера, и один - на плоской подошве, а другой - на высокой, с каблуком.

- Почему у нее один ботинок маленький, а другой - такой? - спросила я у Кости Котикова.

- У нее ноги разные...

- Да, - кивнула Анжелла. - Это специальные лечебные ботинки, чтобы вторая нога выросла до первой!

- Пусть покажет ноги, - сказала я Косте.

- Покажи ноги, Анжелка!

- Пойдемте, - согласилась она.

Мы сели на лавочку во дворе, и Анжелла послушно расшнуровала ботинки. Две детских ножки разного размера, и у левой - чуть тоньше щиколотка.

- И все? - разочарованно спросила я.

- И все, - ответила Анжелла.

- Она уродик, - решил Костя.

- Все говорят, что, когда я вырасту, я буду нормальной!

- Не будешь, - сказала я и потрогала мизинчик на маленькой ножке. - Так и останешься, пока не умрешь...

- Такое не проходит, - сказал беленький Костя, брезгливо кривя губы.

- Я все маме расскажу, - решила Анжелла, сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

- Не рассказывай, - запретил хорошенький Костя. - А то мы тебя набьем...

Тогда Анжелла зарыдала и стала натягивать носок на замерз

шую ногу, и вдруг вскрикнула, показывая пальцем под скамейку. Под скамейкой валялся дохлый котенок. Маленький серый котенок. Совсем как живой, только не шевелился.

- Я его еще вчера видел, - сказал Костя. - Он живой был.

- Интересно посмотреть, что у него внутри,- сказала я. - У них внутренности не такие, как у людей. По-другому устроены.

- А как посмотреть? - заинтересовалась Анжелла, так и не обувшись.

- А вот как, - и Костя принес кирпич. Он бросил кирпичом в брюшко ко-тенка, котенок подскочил от удара, как будто бы ожил, и на асфальт брызнули желтые кишки.

- Еще, - попросила я. - У него должны быть и другие внутренности: сердце там разное, желудок.

- Еще, - попросила Анжелла.

Костя снова занес кирпич над животом котенка, но тут к нам подошла Юлия. Она внимательно смотрела на двух белокурых голубоглазых детей, и на мои острые татарские глаза, и на разутые ножки Анжеллы Городиновой разных размеров, и на желтоватые внутренности котенка на асфальте.

- Пойдем со мной, - сказала мне Юлия.

- Я больше не буду, - уперлась я.

- Пойдем, я тебе что-то скажу!

- Не ходи с ней, - угрюмо шепнул мне нарядный Костя.

Но было поздно. Я уже спрыгнула со скамейки и послушно плелась за Юлией.

- Ругать будешь? - спросила я.

- Не буду, - ответила Юлия. - Запомни: нельзя смотреть на то, что не показывают!

- Интересно же!

- Тебе интересно, а другим - обидно!

- А я тебя знаю, - сказала я. - Ты над нами живешь. Ты пьяница!

- Это неправда.

- Ты не моя мама?

- Нет...

Так в моей жизни в первый раз появилась Юлия.

- Ты к ней не ходи, - недоверчиво сказала мне бабка Марина. - Она совсем бесстыжая и пьет много...

Но потом сама, когда уходила на ночное дежурство, она медсестрой была, или на танцы в "Дом офицеров", отводила меня к Юлии. Мы сидели у нее на кухне с голубым кафелем, с пестренькими занавесками на окнах. У нее на столе была цветная клеенка, вся в круглых пятнах от чашек с кофе, две герани на подоконнике и один алоэ. Бабка Марина говорила не раз:

- Она хорошо живет. У нее вон даже кафель на стенах!

Бабка Марина была блондинка, волосы ее слегка вились, она по старой моде выщипывала брови в ниточку, ресницы чернила в парикмахерской, рот красила сердечком, и на узких, слегка припухлых пальцах носила два кольца одно золотое с рубином, другое тоже золотое, с сеточкой по золоту вместо камня. И походила она на открытки к Восьмому марта послевоенной поры.

- Юлочка, - ласково просила бабка Марина, - я опять в ночную... Ты посидишь с ней?

Среди грубой фаянсовой посуды со штампом "Общепит" на полке у Юлии стояли тарелки с фазанами японского фарфора и серебряные ложки. Я сидела на табуретке, и мои ноги в войлочных тапочках до пола не доставали, только до нижней перекладины. Она кормила меня с ложки:

- За бабку Марину!

- За Костю Котикова!

А я дула в тарелку, чтобы бульон скорее остыл. Потом она наливала мне горячее молоко в чашку с отбитыми ручками, потому что была зима, а она не хотела, чтобы я простудилась. Себе в тарелку Юлия кружочками нарезала репчатый лук, и когда от высокой сибирской красавицы Юлии за версту разило репчатым луком, бабка Марина говорила:

- Брызгайся духами, Юлочка, или хотя бы одеколоном "Гвоздика" душись для запаха!