Из тьмы

Глупо, - снова подумал он. - Глупо! О чем, во имя всего святого, ты думаешь, сумасшедший? Ты уже несколько месяцев живешь в долг, и ты это знаешь.

Да, он был таким, и он это сделал. Но когда он посмотрел в эти глаза, то ничего не смог с собой поделать.

И вот он совершил непростительное. Он позволил бы себе снова начать чувствовать, даже если это было худшее, что он мог сделать.

Его мысли вернулись к тому дню, когда они встретились, когда Зинаида так отчаянно цеплялась за него, в то время как взрыв перекрыл канализацию позади них. Оказалось, что они были достаточно глубоко, чтобы пережить кинетическую бомбардировку, которая превратила лес, через который они бежали, в изрытую кратерами, выжженную пустошь почти точно по расписанию. "Туннель" тянулся достаточно далеко, чтобы безопасно вывести их из непосредственной близости, и с тех пор он использовал ту же тактику еще дважды. Конечно, не всегда можно было найти удобный подземный коллектор, когда он был нужен, но он и Колесников обучили своих российских рекрутов тому, что они сами по себе знали, будучи компетентными боевыми инженерами. И попутно они научили их тому, что в кинетических бомбардировках нет ничего волшебного. Взрывы есть взрывы, и достаточно глубокая яма, расположенная достаточно далеко от места удара, была тем, что делало взрывы переживаемыми.

Но что изменилось для Петра Ушакова в тот день, так это то, что ноющая дыра в его сердце внезапно нашла, чем ее заполнить. Испуганная, полуголодная маленькая девочка. Ее младший брат, который больше никогда не разговаривал, разве что шепотом с их матерью. Ее грудной брат, родившийся после прибытия шонгейри. И отважная молодая женщина, которой удалось, несмотря на невообразимые трудности, сохранить жизнь обоим своим старшим детям, в то время как она каким-то образом добывала достаточно средств к существованию, чтобы у нее было грудное молоко, в котором нуждался ее ребенок.

Лариса Карпова не очень много говорила об этом. На самом деле она сказала немногим больше, чем ее сын Борис, но она привязалась к Ушакову. Это не было романтической привязанностью. Он не думал, что у него будет еще что-то подобное - во всяком случае, не такое, как у него было с Владиславой. Ни один мужчина не был настолько благословлен Богом, чтобы иметь две такие любви. И он не думал, что Лариса действительно думала о нем как о мужчине - во всяком случае, ни в каком сексуальном смысле. Он был... он был ее опорой, думал он. Он был той опорой, за которую она цеплялась, единственным слабым обещанием безопасности для ее детей в мире, ставшем гораздо хуже, чем просто безумным.

Он глубоко уважал ее. На самом деле, он был немного удивлен, когда понял, насколько сильно он действительно уважал ее и ее заслуги в столь долгом сохранении жизни своих детей. И он обнаружил, что действительно любит ее, но это было так, как если бы она была старшей сестрой Зинаиды, а не кем-то достаточно взрослым, чтобы быть его собственной женой. Все четверо каким-то образом стали его детьми, и это было ужасно, потому что это давало ему то, ради чего стоило жить.

Ты снова сделала меня уязвимым, малышка, - подумал он сейчас, глядя сверху вниз в лицо Зинаиды. - Ты моя ахиллесова пята... мое ахиллесово сердце. Я не могу позволить себе такую слабость, и знаю это, но я также не могу - не хочу - отказаться от тебя. У меня никогда не было шанса спасти своих собственных детей, но, возможно, я смогу спасти вас, и, Бог мне свидетель, я это сделаю. Так или иначе, я это сделаю. И это то, что делает тебя моей слабостью. Потому что с тобой, твоей матерью и твоими братьями в моем сердце, просто убить шонгейри больше недостаточно. Не сейчас.

- Бункер Фетюкова, ты сказал, Ваня? - сказал он вслух и кончиком указательного пальца свободной руки смахнул слезу со щеки Зинаиды.

* * *

- Петр Ушаков?

Ушаков не очень отчетливо мог разглядеть говорившего. В густом, затененном лесу за замаскированным бункером было слишком темно. Само по себе это не слишком его беспокоило. Что действительно беспокоило его больше, чем немного, так это то, что незнакомец каким-то образом достиг этой точки без того, чтобы ни один из часовых, выставленных Ушаковым, не бросил ему вызов.

Нехорошо, Петр, - подумал уголок его сознания. - Предполагается, что ваши люди должны быть лучше этого! На самом деле, так оно и есть. Или, черт возьми, лучше бы им быть, если кто-нибудь из вас все равно хочет остаться живым в это время на следующей неделе!

- Да, - сказал он вслух. - И вас зовут?..

- Мое имя менее важно, чем то, почему я хотел поговорить с вами, - ответил незнакомец на украинском языке с легким акцентом. Ушаков подумал, что для неродного языка он говорил на удивление хорошо, но акцент у него был странный. Тот, который он не мог точно определить. Во всяком случае, это определенно был не русский, и глаза сузились.

- И о чем вы хотите поговорить? - спросил он, более чем немного раздраженный тем, что незнакомец избегает его вопроса, и в ответ позволив нотке подозрительности заострить его тон.