Из того ли то из города...

Да и выдумкой Добрыня Алешке не уступит. Сколько мы, говорит, в Киеве не были? Платье загодя сменим, заявимся так, послушаем, что там без нас творится. Помнят ли еще, аль позабыли? Что-то ни единой весточки, пока за разбойником гонялись, не пришло. Коней, оружие, доспех — неподалеку спрячем, сами же на пир княжеский спросимся. Я скоморохом переряжусь, а ты… А ты — будто товарищ мой, от степняков пострадавший. Возьмешь в посох сук поувесистей, капюшон накинешь, лицо скрыть — сойдет. А коли репу за щеку — так и кто знал, не узнает. Сажей слегка подмажемся. Гридням у дверей сыграю что-нибудь, они князю доложат. Сядем в уголке, послушаем, попьем-поедим, а там — как снег на голову. Устроим потеху.

Прикинул Илья — чего ж и не устроить? Представил себе, какие лица будут у бражников, как они с Добрыней свои откроют, сразу и согласился. Пиров у князя редко какой день не бывает, долго ждать не придется.

Как задумали, так и поступили. Коней со всем прочим в лесу спрятали; пещерка там имелась неприметная. Они травы накидали, камушком, что вдесятером не поднять, прикрыли слегка, переоделись и пошли. Чего там — не сегодня, так завтра возвернутся. Добрыня скоморохом изладился, Илья — товарищем его. Пару шишек взял, чтоб за щеки запихнуть, для надежности. Глянул на него Добрыня, с шишками-то, одну выбросить велел. С одной-то, говорит, и то страхолюдина, весь двор княжеский попугаешь, а коль с двумя — так вообще, даже в ручей не смотрись. Чернотой, что промеж коры дубовой наковыряли, помазались, где надо, крошками-веточками усы-бороды поукрасили, глянули друг на друга — сойдет. Не распознают. Добрыня еще шапку нахлобучил, она у него до бровей налезла, до плеча свесилась. Теперь и в путь пора.

Идут себе, по сторонам посматривают. Вроде как знакомо все, а вроде и не знакомо. Бывает ведь: набежит на солнце ясное дымка легкая, не скроет его совсем, а так, притуманит чуть. Глянешь вокруг — каким было все, таким и осталось, разве краски чуть-чуть потускнели. Глазу не видно, а сердце чует. Вот и здесь так. И еще — телег поболее стало. Опять же: растет город, мужает, ему все больше и больше припасов для жизни требуется, ан нет — ровно в воздухе разлилось что-то неуловимое, неясное, неспокойное.

Тут как раз одна из телег с ними поравнялась. Рыбу селянин везет; а то здесь своей мало!.. Хоть и красная, хоть и хвост с телеги свешивается, только кого тут такой удивишь? Покрупней лавливали. Про одну говорили — десяток рыбарей сеть тащили, в какую она сдуру влетела, так она их пересилила. Бросить сеть пришлось, иначе всех бы на дно утянула. И, видно, поболтать селянин охочий, так ведь не с кем. Давно б перегнал, а он рядышком держится, то так, то эдак на гусли посматривает.

— На пир, никак? — не утерпел, наконец. — Аль на торг несешь?

— Коль на пир позовут, так и на пир, а нет — так и обойдусь.

— Играть, стало быть, умеешь?

— Вроде как.

— И песни складывать?

— Не без этого.

— А еще чему обучен, али как?

— Хлеб есть обучен.

— Ну, это всяк дока.

— А коли чару хмельную поднесут, так и выпью.

Селянин захихикал.

— Язык у тебя, вижу, хорошо подвешен. С таким да на пир не попасть…

— Что ж, князюшка наш, все по-старому, каждый день пиры закатывает?

Селянин вытаращил глаза, потом спохватился.

— По-старому… Так вы, выходит, не здешние?

— Здешние-то мы здешние, только вот давненько дома не бывали. Ушли с ратью к морю Хвалынскому, да там и подзадержалися.

— Э-э-э, тому уж сколько годов прошло… Постой-постой, может, о богатырях наших чего слышали?

— Чего о них слышать? Они домой подались, а мы подзадержалися.

— Да как же, домой? Не вернулись они.

— Кто — не вернулись?

— Богатыри. Илья с Добрынею. Сгинули они. Пропали. Весточка пришла, что и в живых их нету. Давно уже пришла. Мы уж и отгоревали. Тяжко теперь нам без них будет, коли кто ратью пойдет.

— Да неужто сгинули? Ты уж не серчай, мы кругом шли, по местам не больно обжитым. От жизни отстали. Ты б нам порассказал, что в Киеве творится-ладится, а мы б послушали…

Много селянин чего порассказал. В иное и поверить несподобно. Пока Илья с Добрыней за разбойником гонялись, князь уже и на греков походом сходить успел, потрепал их сильно, города какие позабрал. Потом, правда, вернул. Взамен за царевну греческую, которая нынче у него женою. Он теперь хочет, чтоб на землях у него греческие обычаи с нашими исконными мешались, потому как оттуда, из города их главного, высматривают на нас как на диких. Вот, к примеру, свадьба сейчас в палатах затевается, — не как у нас, а как у них.

— Что ж это за свадьба такая?

— А порешил князь, чтоб роду богатырскому переводу не было, отдать за начального своего, Алешу, вдову Добрынину…

— Что-о-о?!!

Остановился Добрыня, как вкопанный, рот раззявил, глаза выкатились. Головой трясет, уж не ослышался ли? Не ослышался. Прибил бы селянина, под горячую руку, да Илья придержал. А тот видит, — хворый перед ним, даром что с гуслями, подхлестнул лошаденку, да и укатил от беды подальше.