Из того ли то из города...

— Хотел я, Илья, об одном с тобой перемолвиться, ан придется и о другом. Отвечай прямо: признаешь ли меня князем над собою? Готов ли отступиться от старого, по-новому жить, как я велю?

— Одному князю быть надобно, иначе раздор приключится, а от раздора того — погибель земле нашей. О другом — негоже мне от заветов дедов-прадедов отступаться. Они, чай, не дурнее нас были, коли землю нашу нам такой, какая есть, оставили. Могучей, вольной, какой нигде более под солнцем не сыщешь…

— Одному, говоришь? — перебил князь. — Так ли одному? Не ты ли голям золото бросил со словами дерзкими?..

Да неужто у князя везде уши имеются?

— На место мое мнишь? Поперек княжеского слова идти желаешь? Правду сказал: не быть двум князьям в земле нашей. Сам в поруб пойдешь, али под руки свести?..

13. НЕКОМУ СТОЯТЬ-ТО ВЕДЬ ЗА КИЕВ-ГРАД…

В мгновение ока облетела Киев весть недобрая — князь самого Илью Ивановича велел в оковы заковать да в поруб глубокий бросить. Притих город, грозу ожидаючи. Если и переговаривались где, так шепотком и с оглядкою, не ровен час известно станет… Против слова княжеского никому идти неохота. Научил князь, рукой тяжелою, как волю его не исполнять. Помнили, как дружинники киевлян в Славутич загнали. Зачем — толком не поняли, а вот как загоняли — про то память вовек жива будет. Те, кто шептали, будто за народ Илья Иванович заступился, делись куда-то, даже весточки опосля себя не оставили, где искать. Ну а коли даже не по совести князь поступил — делать-то что? Илья, небось, не один в дружине богатырской был. Где ж его товарищи верные? Почто не вступились? А раз им дела нету, так мне и тем более. Моя хата с краю. Глядишь, не сегодня-завтра князь с Ильей опять помирятся, только мне от этого не легче будет, коли я сейчас язык распущу.

Подумали киевляне, подумали, и порешили про себя, каждый по отдельности и все вместе, что размолвка скоро забудется, замирятся, и все будет по-прежнему. Ан на сердце все равно осталось, в самой его глубине, — не будет больше по-прежнему.

Вернулась жизнь в прежнее русло, — в прежнее, да не в прежнее. Словно дымкой какой подернулась. Говорят иногда про кого: не испугался, а так, приужахнулся. Вот и здесь — поприугасла. Молва же, ее, коли явилась на свет белый, обратно не загонишь. Летит, окаянная, быстрее быстрого, от одного встречного-поперечного к другому. И ладно бы, до товарищей Ильи долетела, да и крылышки сложила. Нет, она и за море подалась. Ей все равно, были б уши. До самого царя Салтана доскакала, к радости его великой. Вот и дождался часа заветного. Хватит Киеву безданно жить. Заодно посчитаться кое с кем надобно. И за море Хвалынское, и за Костянтин-град. Ну, с последним сам счеты сведу, а с Киевом есть кому посчитаться. Никак ханы степные к согласию не придут, кто из них главнее? Это дело поправимое. Надо только с умом взяться, ино золотом, а ино и зельем… Пройдет мало времени — глядишь, вот уже и главный определился, и степняков своих поведет, куда царь Салтан скажет, за помощь оказанную. Подумано — так и сделано. Полетели с бедою вороны черные на Лукоморье…

Зря народ о товарищах Ильи неладное думал. Только лишь домчалась весточка, оставили Алеша и Добрыня заставы свои, — один у гор западных, другой — Степь караулить, в Киев подались. Не вместе прибыли, не вместе к князю ходили. С одним шли — с одним и ушли. И Илью не выручили, и сами мало в поруб не угодили. Что такое с князем приключилось? Али похвалы голову вскружили? Как и не вскружить, коли сколько ратей — столько и побед. Так ведь помнить не худо — они не им, витязями его добыты. Пробовали ему на то указать, а он знай одно: «На место мое мните? Выше меня себя почитаете? Того не видите, сколько земель я под свою руку привел?» Земли много, а порядку в ней как не было, так и нет… «Никому поперек слова моего идти не дозволю. За старое держитесь — так и подите прочь. Неволить не буду, помня прошлое. Одумаетесь, путь в Киев вам не заказан. Что же до Ильи, как поступить и когда выпустить, сам решу. Не ваше это дело».

Вот и рассуди, что лучше: старое или новое. Коли б новое лучше было, так не присылали б из Костянтина-града каждый год за помощью. Впору туда дружину на постоянное жительство отправлять. На шею сели, а пользы от них никакой. Зато орлами на всех взирают, приезжие-то греки. А сами — курицы мокрые.

Алеша на свою заставу вернулся, Добрыня — на свою. Жен из Киева по родным городам отправили, вернули князю терема дареные. Вернули — так вернули, иные богатыри в них заселились, новые. Их и имен-то никто не знает, не то, чтоб песни про них складывать. А про что складывать, коли и про подвиги их богатырские что-то не слыхать. Потому и сказали Алеша с Добрынею, не сговариваясь, князю: как бы не пришлось Илье в ножки кланяться, чтоб Киев оборонил. Кабы не пришлось тех, кого гоиит, обратно звать, на иных пронадеявшись. Сдержал князь гнев. «Не вами одними земля стоит».