Из того ли то из города...

Выбрался, наконец, Илья из валежника-бурелома. И оказался на поляне, такой огромной, что никак не меньше их деревушки размером будет. Дорога здесь хорошо видна, не собьешься, а ведет она прямиком к дереву здоровущему. Никогда Илья таких прежде не видывал, до того здоровущее. Человека четыре, а то и все пять за руки взяться должны, чтобы обхватить. Торчит из земли этакая бочка, высотой примерно в два роста, дальше же во все стороны сучьями разбегается, в половину этой самой бочки размером. И вверх торчат, и к земле спускаются, и промеж себя переплелись, ровно змеи по осени. Этакий великан многорукий, зеленью обсыпанный. Не сразу и разберешь, что дуб. Один он тут такой, а кажется — все семь, или сколько их там у Сороки было? На таком дубе сто разбойников спрячется — не заметишь. Ну, не сто, конечно, но человек двадцать — это уж точно. С него желудей набрать — год свинью кормить можно. Соловьиный дуб, к ворожейке ходить не надобно. Про такой один рассказать — никто не поверит, а вот ежели про семь рядышком… Хоть и против правды, а на правду более похоже.

Дорогу же так проложили, никак краем не обойти. С другой стороны, кто ж про разбойников мыслил? Под таким деревом никакая гроза не страшна, ни буря. В лесу все поломано-переломано, а этот — как скала каменная, даром что посреди ровного места.

Хоть и не видать следа человеческого, опаску терять не след. Сел Илья на коня, — допрежде он его в поводу вел, — повел плечами: удобно ли щит к руке скользнет, ежели что; пока же пусть за плечами побудет, спину побережет. Рукой правой пошевелил — как-то она там булава, коли понадобится, в ладонь ляжет. Доволен остался. Тронул коня, потихоньку, шагом, к дубу направился. Старается сразу весь его в глазах держать, чтоб не оплошать.

Все ближе и ближе дуб. А потом — раз! — и обнаружился, на суке могучем сидючи, муж здоровенный. То — не было, не было, а тут, ниоткуда возьмись, обнаружился. Ничем таким не приметный, по виду сказать, даже увалень. Шишок эдакий. Или вот Емеля из сказки, что ему в детстве сказывали, который благодаря щуке в зятья царские угодил. Илья его именно таким его и видел, как тот, что на суку обосновался. Ноги свесил, лаптями машет, а руками что-то теребит. На вид — безобидный. Даже домашний какой-то.

Ну, коли один обнаружился, тут уж, Илья Иванович, ухо востро держи. Не дай себя видом простецким обмануть, — дорого станет.

Приближается Илья, вот уже и совсем близко, а тот ровно не замечает. Он, оказывается, мастерит что-то: вертит в руках, и ножом то тут струганет, то там ковырнет. Отведет руку, глянет, и снова возится. Нет ему до Ильи никакого дела. Не вовремя, мол, прибывши.

— Слышь, мил человек, ты тут такого вот Соловья-разбойника не встречал? — Илья спрашивает. Не век же пнем посреди дороги торчать.

А тот в ответ:

— Соловья тебе?

Сунул в рот то, что в руках елозил, и оказалась это — свистулька. Щеки надул, будто две репы, только красные, — да как заверещит! Илья аж в седле подпрыгнул — вот оно, разбойник своих условным знаком подзывает. Щит со спины, булава в руку — ну, сейчас поглядим, кто кого! Налетайте, ребятушки, сколько вас ни есть! Где вы тут схоронились?

А нигде. Никто ниоткуда не выпростался, не летят стрелы из засады, не бегут из леса с дубьем. Да и показалось, будто верещит; прислушался — ан и впрямь будто трель соловьиная.

— Или такого?

Вынул детина свистульку изо рта, вложил в ладонь, — она у него ровно ковш, — второй такой же сверху прихлопнул, потряс, раскрыл — сидит в руке птичка-невелика серенькая, головкой из стороны в сторону вертит. Снялась, полетела — неужто и впрямь соловей? А свистулька где?..

Ловко; такого на кривой козе не объедешь.

— А ты чего это взъерепенился? — детина спрашивает. — За булаву хватаешься?

— Потому хватаюсь, — Илья отвечает, — сдается мне, что ты тот самый Соловей-разбойник и есть.

— Мало ли, что кому сдается… Зачем он тебе?

— Поквитаться…

— Чего ж это вы такое с ним не поделили?

— А вот дорогу эту самую и не поделили.

— Дорогу, говоришь, — протянул детина и взгляд у него, доселе любопытствующий, каким-то колючим стал, холодным.

— Слыхал я от людей, будто Соловей этот самый дорогу засел, никому проезду не дает, живота лишает.

— Тебе-то что?

— Мне-то? Мне-то думается, развелось на земле нечисти всякой, пора бы ей укорот дать.

— Вот и я так думаю, — детина отвечает. — А потому, поворачивай оглобли, и ступай, откуда пришел.

— За тобой пришел, с тобой и уйду. Народ обидел, перед народом и ответ держать будешь. Как он тебе присудит, так тому и быть.

— А ну как не пойду? Что ж ты тогда, с оружием — на безоружного?

— Слыхал я, что ты и без оружия кое на что способен…

— Это тебе верно сказали…

Детина ловко спрыгнул, выпрямился и расправил плечи. Ничего себе, увалень! Такому и впрямь ватага без надобности. Хоть и говорят: один в поле не воин, только это не про таких.

— Не пройти тебе, покуда я здесь стою. Поворачивай оглобли.