Из тупика

Отбросив карандаш, кондуктор захлопнул коды и крутанул себя назад на кресле-вертушке. Глядя в иллюминатор, где розовела вершина Монфарон, Самокин сказал:

- Доигрались, кошкины дети...

* * *

- Войдите, - разрешил Иванов-6.

- Ваше высокоблагородие, - доложил Самокин, - мною в двадцать сорок семь закончена расшифровка.

- Откуда, кондуктор?

- Из посольства в Париже, подписана Извольским.

- О чем там?

Самокин поднес бланк расшифровки к лицу, словно желая еще раз ознакомиться с нею.

- Следует предупреждение от имени посла в Париже, что на крейсере ведется антивоенная пропаганда.

- Вы не ошиблись, кондуктор, во время расшифровки?

- Никак нет, ваше высокоблагородие.

- И что далее?

- Далее сказано: изолировать от команды матросов, зараженных пораженческой пропагандой, которая питается соками немецкой тайной агентуры во Франции...

- У меня? На крейсере? - спросил Иванов-6, прикладывая к груди руки. И чтобы... немецкая агентура? Извольский не знает, что у меня половина команды - Георгиевские кавалеры! - Каперанг справился с волнением и закончил: - Хорошо, кондуктор, благодарю вас. Положите текст на стол и можете идти...

- Есть идти! - Самокин затворил двери салона за собой столь осторожно, словно там оставался покойник...

А за переборкой снова пищал аппарат; в секретное окошечко передачи опять просунулась рука, и блеснул перстенек на пальце, дешевенький, но лица радиста не было видно. Только слышался его голос:

- Эй, Самокин, ты никуда не уходи... На ключе шифровка!

- Еще?

- Да.

- Откуда?

- Из питерского Адмиралтейства, берем ее через Эйфелеву башню. Так что не уходи, сейчас мы ее забланчим!

Пока шифровку перебеляли с ключа на бланк, Самокин нервничал. Он умел владеть собою, этот немолодой кондуктор, но столбик пепла с сигары упал на узор японской циновки. Чистоплотный человек, Самокин не допустил бы этого, если бы так не волновался сейчас... Что там в новой шифровке?

В новой шифровке говорилось, что тайная полиция (русская и французская) обеспокоена создавшейся на крейсере революционной ситуацией, и спрашивалось - все ли сделано офицерами, чтобы предотвратить взрыв крейсера?..

Самокин вспотел. Схватил веер - фук-фук-фук.

- Что они там? - сказал. - С ума все посходили?..

Но к кому это относилось - к Адмиралтейству или же к матросским палубам "Аскольда", - было пока неясно.

* * *

Штрафной матрос второй статьи Иван Ряполов на цыпочках шел к трапу, неся в кончиках пальцев миску с борщом. А один палец, самый большой, даже купался в миске.

- Не дожрал, штрадалец? - спросил его Павлухин.

- Не мне, - ответил Ряполов. - Это к нам Левка пришел!

Павлухин не кинулся бежать со всех ног, чтобы посмотреть на Левку. Нет, гальванер остался спокоен. Павлухин еще не знал о предупреждающих шифровках; он сейчас стоял и раздумывал. Да... На крейсере уже завелись какие-то шуры-муры. Игра в молчанку. Шепоты. Намеки... Собрал себя в комок. "Ну что ж... пора!"

- Даже не коснувшись ногами трапа, Павлухин скатился в глубину палубы. На одних только ладонях, по яркой латуни поручней - вшшшшик! А каблуки по железу - щелк, и гальванер уже в жилой палубе кубрика.

Левка же оказался... Никогда не думал Павлухин, что Левка окажется французским солдатом. Молодой парень. Зубы хорошие. Волосы черные. Взгляд открытый. Сидел он, раскинув локти по матросскому столу, и доедал борщ из миски.

Павлухин сделал шаг вперед, протянул ему руку.

- Здорово, - сказал весело. - Здорово... Левка!

Левка поднялся, всматриваясь в Павлухина:

- Привет тебе... товарищ.

- Павлухин, - назвал себя гальванер.

И тогда солдат вышел из-за стола, приударил каблуками:

- Виндинг-Гарин! Земляк и твой соотечественник, коему мать-родина обернулась злой мачехой...

- Солдатствуешь? - спросил Павлухин с улыбкой.

- По маленькой.

- Это что за форма?

- Иностранный легион, - пояснил Левка.

- А фамилия-то... как правильно? Виндинг или Гарин?

Левка даже не мигнул.

- Как хочешь, - сказал, - такая и правильно... В нашем легионе фамилии не спрашивают. И все мосты за спиной сгорели. Так что приятель, если в замазку нагишом влипнешь, так вылетай к нам - примем с бутылкой и маршем...

- Ну-ну, - сказал ему Павлухин и потрепал по плечу. - Давай шамай. Да поделись с нашей серостью... Веришь ли, живем - как в сырой могилке, ни хрена не знаем.

Но подзадорив Левку, Павлухин расчетливо отошел в уголок. Оттуда позыркивал глазами, щипал ус, слушал. Слушал - и не мог уловить партийной сути этого черномазого парня в форме французского солдата. И, когда Левка встал, прощаясь, Павлухин снова похлопал его:

- Ну, ты заходи. Пошаматъ когда захошь - заходи. У нас этого дерьма-борща кипят котлы кипучие.

Вечером Павлухин стал осторожно выпытывать у матросов, где они прячут нелегальщину. Если узнавал, советовал:

- Выбрось!

- Да ты что? Очумел?

- Ты сам очумел... Выбрось!

Отозвал Шурку Перстнева в сторону:

- Шурка, ты парень-хват, я знаю. Где список?

- Печатают, - отмахнулся Шурка и забегал глазами.

- Верно, что печатать стали. Один напечатал, второй напечатал... Завтра в Адмиралтействе знать будут.

- Нету списка! - решительно заявил Шурка.