Из тупика

Между тем офицеры пришли к согласному убеждению, что матросы распустились, их надобно подтянуть. Слишком много воли дано им! Стоянку в Тулоне надо разумно использовать для внедрения железной дисциплины. А что делают унтер-офицеры? На всех кораблях они друзья и помощники кают-компании. Они цепные псы флотской логики. На "Аскольде" же они более близки к матросам, нежели к нам, к офицерам... - так рассуждали. А за ужином каперанг Иванов-6 произнес одну фразу, которая - через вестовых дошла, конечно, и до матросских кубриков:

- Меня опозорили свои же офицеры. И перед кем? Перед французской полицией... Стыдно, господа, стыдно!

Утром, еще очень рано, когда зевающие вестовые перетирали хрусталь к завтраку, раздался звонок на расблоке. Электрическое веко закатилось на глазу лампочки. Как раз под табличкой с надписью: "Комкор" (командир корабля).

- Каперанг вызывает к себе... - И, взмахнув полотенцем, вестовой Васька Стеклов поднялся в командирский салон: - Ваше высокоблагородие, явился по вызову... Что прикажете?

Иванов-6, истерзанный сомнениями и бессонницей, сказал:

- Базиль! Завари для меня "адвокат" покрепче. К столу в кают-компанию я сегодня вообще спускаться не буду...

Стеклов бесом скатился по трапу, рассказывал в буфете:

- "Адвоката" просит. К столу не выйдет. Обиделся здорово...

Он заварил каперангу "адвокат", так назывался крепчайший чай. На темно-вишневой поверхности плавал, благоухая, ломтик лимона. И торчала из стакана ложечка с монограммой "Аскольда".

- Хорошо, - сказал Иванов-6, отхлебнув. - Ступай...

Потом кто-то долго царапался в двери салона.

- Кто там? Войдите...

Дверь открылась (неслышно), и в полутемном салоне выросла фигура матроса - незнакомого. В робе, застиранной. На груди его - номер, начинающийся с нуля. По номеру Иванов-6 уже знает, что матрос этот сер, как лапоть деревенский; ноль - это значит у него нет разумной специальности, его дело на корабле самое грязное, ума не требующее.

- Ты кто? - спросил Иванов-6.

- Штрафной матрош второй штатьи Ряполов, ешть!

- Не ори. Еще все спят на крейсере... Знаешь ли ты, что сюда ни один матрос не имеет права входить?

- Так тошно - жнаю!

- Где тебе, сукину сыну, зубы выставили?

- Итальяшки... иж Мешшины.

- Вот как? С какого же времени ты у меня на крейсере?

- От шамых Дырданелл, ваше вышокоблагородие...

Иванов-6 еще раз хлебнул "адвоката" и устало вздохнул.

- Ну, - разрешил, - теперь можешь рассказывать.

Павлухина тряс за плечо Шурка Перстнев, перепуганный:

- Вставай, дурында... Скочи с койки!

Павлухин открыл глаза - прямо в лоб ему светили лампы с подволока. Качались койки, будто их швыряло штормом, а под гамаками уже строили полуголых матросов, расхаживали офицеры и боцманматы...

Павлухин стряхнул остатки сна.

- Хоп! - И спрыгнул вниз. - Что у вас тут?..

Фельдфебель Ищенко сразу запихнул его в шеренгу.

- Все в сборе, - отрапортовал он Быстроковскому.

Тут же стоял мичман Вальронд. Руки - по швам, глаза плутонгового - в смятении.

- Мичман, - окликнул его Быстроковский, - вы своих людей знаете лучше нас... Вот и приступайте с богом!

Вальронд шагнул к матросам.

- Ребята, - сказал он сорванно, дребезжа голосом, - на крейсер "Аскольд" проникли немецкие агенты. Прошу вас всех...

- Мичман! Не так надо, не так, - вмешался Быстроковский, беря дело в свои руки. - Внимание, слушай мою команду...

Людей развернули лицом к борту. Держа подштанники, вперились они в стальной борт, пробитый шляпками заклепок. Внимательно изучали в тоске путаницу проводов и патрубков. Там бежит электричество, там грохочет пар, там рвется по трубам вода. А за иг спинами уже рьяно работали боцманматы, ученики Труша.

- Павлухин! Кру... хом!

Гальванер четко обернулся:

- Есть!

- Твои шмотки?

- Мои...

Возле ног Павлухина раскинули матросское барахло: прощупанный пальцами матрас, подушка, запас белья, две книжки по теории электричества, сборник биографий великих людей, открытки с видами Парижа, конверт с письмами от родных, кусок голубого мыла... ну и прочую ерунду.

- Я его знаю, - промямлил Вальронд, стыдясь. - Полухин хороший матрос, и фон Ландсберг готовит его на унтер-офицера...

Фельдфебель уже перетряхнул вещи, выпрямился:

- Ваше благородие, чисто!

- Павлухин, - велел Быстроковский, - на другой борт, бегом марш! Там и стой... замри.

Шлепая босыми пятками, Павлухин перескочил на другой борт. Замер, как велели, только зыркал глазами.

- Захаров! Кру... хом!

Обернулся Захаров, и не узнал его Павлухин: лицо синее от перепуга, глаза запали.

- Твоя хурда? - спросили его боцманматы.

- Моя... То есть, позвольте номер.

- Гляди: 2-56-43... твой номер?

- Так что, ваше благородие, моя хурда. Павлухин думал: "Боится... Неужто не все выбросил?" Трясли. Летели в сторону тетрадки с грустными виршами собственного сочинения про любовь... Через всю палубу глаза Захарова вклинились в глаза Павлухина - так, словно сейчас опять сцепятся в драке.

И вот выпрямились боцманматы:

- Чисто, ваше благородие.

Павлухин даже вспотел. Легкой рысцой, сияя лицом, к нему уже подбегал Захаров. Поворот - и замер рядом.

- Ну? - шепнул ему Павлухин. - Понял, сучья лапа?