Из тупика

Весь день работали: разгребали снег, чистили монастырский коровник. Даже молоко, которым угостили их под конец дня монахи, никого не радовало. Возвращаясь в тюрьму, каждый невольно вглядывался в снежный сугроб возле крыльца: закопан мешок или нет? Все были взволнованы, нервны. А перед отбоем Лычевский дождался смены караула, выглянул в сенцы:

- Двое... сосуны гороховые! Крышка...

Стемнело. Перестали скрипеть калитки. Заработал движок на окраине. Собирались. Мыли ноги, обертывали их бумагой. Одевались поплотнее. Было немного жутковато. Но в компании матросни Небольсин чувствовал себя уверенней. Люди - не тряпки, прошли немало и кровь уже видели. Бросили жребий - кому кидаться?

Выпало двум и... Небольсину.

- Я не могу, - сказал он. - Никогда не убивал... увольте.

- Дерьмо! - обозлился Лычевский и отобрал у него жребий.

Вынули из печки кирпичи, еще теплые. Цепко ставя ноги, словно на корабле в шторм, матросы выпрыгнули в сенцы. Что-то треснуло дважды, будто расколотили пустые горшки, и матросы вернулись обратно, не подымая глаз. Зашвырнули кирпичи в угол.

- Готово, - сказали. - Винторезы ихние берем с собою...

Вышли. С океана задувал ветер. Блистали снега, как алмазы. Небольсин метнулся к сугробу.

- Есть! - сказал он, вскидывая мешок на плечи. Задворками, таясь вдоль заборов, матросы пробирались через ломкие от морозов кустарники. В приделе храма еще горел свет, и, пробегая мимо, видели в окне скорбный лик Христа, глядевшего с иконы на просторы гиблой Лапландии... И вдруг из темноты рванулась чья-то тень.

- И я с вами... И я с вами!

Их догнал отец дизелист - в тулупе, накинутом поверх ряски. Монашеский клобук затерся среди бескозырок и шапок. Лычевский пощупал тулуп на монахе и сказал:

- С шубой, брат? Это дело: будем греться по очереди.

Небольсин перекинул мешок на плечи монаху:

- Тащи! Ты здоровее нас...

Отец дизелист оглянулся еще разок на смутные огни Печенги, а где-то уже далеко дочихивал последние часы его движок.

- Ну, все равно, - всхлипнул монах. - Стартер кикснулся. Не жалко... найдем получше!

* * *

Древняя земля Лапландии - страна колдовская, будто из подслушанной дедовской сказки. Эти скалы и снега, эти реки и водопады таят губительные чары, как в пустыне. Чудятся путнику волшебные города, висящие над садами, слышится голос одинокой женщины, что поет и тоскует под звуки струн, и колеблются ночные тени, словно кто-то (тихий и нездешний) крадется рядом с тобою.

Мешок с едой давно был пуст, и его выбросили. Карта была самодельной, расписана химическим карандашом, и... верить ли ей? Шли по солнышку, что в полдень уже пригревало - так отрадно. Тащить ноги из грязи, прыгать через топкие завалы, проваливаться под лед, а потом, лязгая зубами, плясать "Камаринскую" у жалкого костерка - работа, конечно, нелегкая... Каторжная! А вокруг такое безлюдье - хоть обвейся на луну; только-изредка попадется заброшенное кладбище. Носки старой вязки снимали матросы с ветхозаветных покойников и шли в них дальше: это выручало. Иногда встречались древние каменоломни. Здесь когда-то трудились разбойники-варяги, добывая для себя серебро, или московские рудознатцы искали слюды для боярских окошек. Проснувшись после зимней спячки, возле своих норок, сложив на животиках лапки, словно хозяева на завалинках, дремали полярные лемминги.

- Инженер! - решились матросы. - Давай крысу твою попробуем.

Стали есть леммингов: ничего, даже нравилось.

- На кролика похоже, - говорили. - Только кролик побольше...

Так и шли. День за днем падало багровое солнце. Вставали над ними знаки звезд, как вехи. Выпрямлялись из-под снега прибитые зимними буранами ветви. Плыли миражи - страшные, как привидения. Качаясь, шагали люди через Лапландию, жаждая видеть людей и боясь людей... О, время! О, год девятнадцатый!

Небольсина все время безотчетно тянуло на восток - в сторону дороги, где кричат поезда, и матросы отобрали у него карту.

- Иди к черту! - сказали ему. - Еще заведешь сдуру...

- Да поймите, - толковал Небольсин, - не все же там англичане и французы, наверняка есть и наши, русские.

- Ну да! - отвечали ему. - Свои-то еще чужих похуже!

Понемногу - с каждым днем - вырастали карликовые ивушки, вот они уже достигли плеча, выпрямились, и вот уже зазвенели на скалах первые сосны. Был день, и люди уже не шли - тащились...

Отец дизелист отпрянул вдруг в страхе, начал креститься:

- Господи, с нами сила твоя...

Из-за камней глядели на беглецов... гномы. Да, да!

Небольсин провел рукой по глазам - гномы. Сами маленькие, на головах колпаки с кисточками, в зубах коротенькие трубки, лица добрые и румяные. Не хватало только молоточков и блеска алмазов в этих маленьких ручках.

- Ура... - хрипло выдавил из себя Небольсин и дал знак всем остановиться: - Стойте, чтобы не испугать... Мы спасены!

И, раскрыв рот в улыбке, шагнул вперед, еще издали протягивая руку для пожатья.

- Здравствуйте, добрые лопари, - сказал он. - Мир вам. Вашим погостам. И вашим олешкам... Ну, здравствуйте же!

Лопари косо посматривали на винтовки в руках матросов.