Из варяг в хазары

Альв Кошачий Глаз задумался. Потеребил вислые усы, хищно, по-волчьи, улыбнулся. А и в самом-то деле, чего б не развеяться? Чай, им здесь и вправду не жить. Съедет Хельги-ярл — и они за ним, по велению Дирмунда-конунга. А Хельги наверняка к Рюрику подастся — они ж родичи, — а Рюрик в Ладоге жить больше не собирается — всем об этом говорил — и подался прочь, ближе к истокам Волхова, — видно, новый город выстроит вместе с «сине хюс» и «тру вагр» — родичами и верной дружиной.

— Ладно, Истома. — Варяг хлопнул ладонью по столу. — Не худое дело ты замыслил. Будь по-твоему, словим девок. Словим…

Солнце еще не село, когда Альв и Истома, прихватив с собой слуг, на лодке хозяина Ульфа отчалили от низкого берега Ладоги.

Припозднившийся одинокий рыбак, дядько Нихряй, задумчиво посмотрел им вослед и покачал головою. И куда людей несет на ночь глядя?

А закат над Волховом был красив — ярко-алый, с чистым, чуть тронутым оранжево-желтыми облаками, небом и длинными черными тенями сопок.

— Не спится, ярл? — Распахнув двери, в дом вошел хозяин, Торольв Ногата, приземистый, длиннобородый, в узких, по моде фьордов, штанах с железными обручами на щиколотках, в зеленой тунике тонкой шерсти и красном богатом плаще, расшитом золотыми нитками. Такие плащи запросто можно обменять на нескольких рабов или даже на целое коровье стадо. Хельги был одет не хуже — такие же штаны, туника тепло-коричневого цвета, темно-голубой, с серебром, плащ из фризской ткани, заколотый изящной золотой фибулой местного, ладожского, производства. На фибуле был изображен зубастый ящер, глазами которому служили два мелких красных камня. — Я выполнил твою просьбу. — Торольв уселся ближе к очагу, бросил плащ слугам. Светильники на длинных подставках тускло чадили, отгоняя надоедливых комаров. Жены и слуги хозяина целый день занимались сушкой холстов, а теперь, к вечеру, сворачивали их, под песни и детские крики, доносившиеся из приоткрытой двери.

— Конунги из северного народа правят в Белоозере, Полоцке, Кенугарде — здесь его называют Киевом — и еще много где, но я назвал тебе самые крупные города.

— Полоцк, Белоозеро, Кенугард, — повторил Хельги. — Который ближе?

— Белоозеро, — не задумываясь, отвечал хозяин. — Вот смотри.

Он положил на стол ячменную лепешку, не маленькую, с ладонь, какие принято печь в Халогаланде и Вике, а побольше, изрядно побольше…

— Вот здесь, по рекам… Сясь, Воложба… — Торольв тщательно выговаривал местные названия, рисуя схему ножом на лепешке. — Тут волок. Может напасть весь — местный народ, язык их похож на язык финнов. Там вот и Белоозеро. Если с купцами — быстрее получится, они все пути знают. Можно наоборот, сначала на полночь, в Полоцк, это у народа кривичей, затем к югу, в Кенугард. Не знаю, зачем тебе это нужно, ярл…

— Хочу предложить свой меч и дружину наиболее достойному.

— Хорошее дело, — одобрительно кивнул Торольв. — Но добраться до всех ты не сможешь и за год. К тому же чем плох Рюрик? Зачем тебе другие конунги?

Хельги-ярл улыбнулся:

— Не хотелось бы начинать службу у родича. Ведь больше славы в том, что добудешь сам!

— Так ты, ярл, родственник Рюрику?! — изумился хозяин дома. — А я и не знал!

— Не совсем так, — покачал головой Хельги. — Просто моя сестра Еффинда стала его женой.

— Ха! Значит, по законам фьордов, ты будешь самым близким родичем детям Рюрика! — Торольв хлопнул себя по ляжкам.

— Да, пожалуй, что так, — кивнул молодой ярл.

И правда, дядя по матери считался у людей ясеня (как иногда называли норманнов) ближайшим родственником своим племянникам, уж по крайней мере куда более близким, чем родной отец. Это накладывало определенные обязательства, но Хельги пока о них не думал. Мысли его были о другом: во-первых, разыскать наконец черного кельтского колдуна и снести ему башку, чтоб не замысливал больше разных злых дел, ну, а во-вторых… Ну, а во-вторых, нужно и о себе подумать, и даже не столько о себе — хотя и это важно, — сколько о давних друзьях, что составляли теперь костяк его верной дружины. Многие из давних друзей погибли, сгинули в чужедальних землях — Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок, парни со Снольди-Хольма. Их души теперь на вечном пиру Одина. Из тех молодых воинов, что когда-то тренировались у Эгиля Спокойного На Веслах, один Снорри и остался.

Верность и честь — именно такие слова могли бы быть девизом этого молчаливого восемнадцатилетнего парня, никогда в жизни не предававшего друзей. Верность и честь. Именно за эти качества и ценил Снорри Харальдсена Хельги-ярл, сознавая, однако, что при всех положительных качествах Снорри — ясности ума, порядочности и смелости — недостает ему, пожалуй, только хитрости, коварства и злости. А может, и хорошо, что недостает? Зато этих качеств в избытке у Конхобара Ирландца, бывшего любовника недавно умершей Гудрун — мачехи Хельги.