Из воспоминаний

…В эту ночь я хотел бы рыдать
На могиле далекой,
Где лежит моя бедная мать…
В эту ночь со стыдом сознаю
Бесполезно погибшую силу мою,
И трудящийся бедный народ
Предо мною с упреком идет,
И на лицах его я читаю грозу
И в душе подавить я стараюсь слезу.
Да, теперь я к тебе бы воззвал,
Бедный брат, угнетенный, скорбящий!
И такою бы правдой звучал
Голос мой, из души исходящей,
В нем такая бы сила была,
Что толпа бы за мною пошла…
О мечты! о волшебная власть
Возвышающей душу природы!
Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы —
Все в душе угнетенной моей
Пробудилось… Но где же ты, сила?..
Завтра встану ягненка смирней[36]

,Целый день промаячу уныло[37],
Ночью буду пилюли[38] глотать,
И пугать меня будет могила,
Где лежит моя бедная мать…
Все, что в сердце кишело, боролось, —
Все погаснет, бесследно замрешь[39],
И насмешливый внутренний голос
Злую песню свою запоет[40]:
«Покорись, о ничтожное племя,
Неизбежной и горькой судьбе:
Захватило вас трудное время
Не готовыми к трудной борьбе,
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно;
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано»…

Под стихотворением рукою же Некрасова написано:

«Редки те, к кому нельзя применить этих слов, чьи порывы способны переходить в дело… Честь и слава им — честь и слава тебе, брат!»

24 мая, в 6 час. утра.

Некрасов.

Эти слова, очевидно, относятся к Михаилу Илларионовичу Михайлову.

А. И. Эртель

I.

Лето 1875 года я проводил в Тамбовской губ. В Усмани я познакомился с одним почтенным местным жителем, Ив. Вас. Федотовым. Человек свободного образа мыслей, очень начитанный, сведущий в литературе, Федотов составил прекрасную домашнюю библиотеку и постоянно с толком, со строгим выбором пополнял ее. (Впоследствии его библиотека перешла к городу). Федотов любил книги, любил их авторов. На хорошую книгу он смотрел с уважением, снимал ее с полки бережно, хранил, как сокровище, но в то же время он с полной готовностью выдавал книги знакомым для чтения.

У Федотова однажды я встретил молодого человека, приехавшего с хутора за книгами. Этот юноша — блондин, высокого роста, худощавый, симпатичной наружности, с мягким ласкающим взглядом добрых, задумчивых глаз — был Александр Иванович Эртель. Тогда ему было не более 20 лет.

С первого же нашего свидания, можно сказать, с первых же слов — он внушил мне доверие к себе, и я близко познакомился с ним. И теперь воспоминание о нем составляет одно из лучших, светлых моих воспоминаний. А ведь на жизненном пути у меня было немало встреч во всех слоях общества, начиная с так называемых «высокопоставленных лиц» и кончая крестьянином-бедняком. Среди знакомых лиц, живо и ярко сохранившихся в моей памяти, образ А. И. Эртеля — наряду с немногими другими — особенно рельефно запечатлелся в моих воспоминаниях.