Из воспоминаний сельского ветеринара

Временами к тому же я испытывал тягостное недоумение: что, собственно, происходит и зачем все это нужно? Подобно любому мальчишке, я воображал, что после очень недолгой, но очень интересной предварительной подготовки сразу сяду за штурвал самолета и буду учиться летать, но теперь выяснилось, что о штурвале пока лучше забыть — в таком отдаленном будущем он маячил. В УАК нам прежде предстояло изучить штурманское дело, принципы полета, азбуку Морзе и еще много всякой всячины.

Но одно меня радовало. Экзамен по математике был уже позади! Я всегда считал (и считаю) на пальцах и до того боялся этого экзамена, что перед призывом посещал в Дарроуби открытые ВВС подготовительные курсы, возобновляя жуткое знакомство школьных лет с поездами, мчащимися навстречу друг другу на разных скоростях, и водой, втекающей и вытекающей по трубам бассейна. Но экзамен я все-таки сдал и теперь был готов к чему угодно.

В Лондоне неприятных сюрпризов хватало. Я уж никак не предполагал, что буду целыми днями возиться в одном из самых грязных свинарников, какие только видел за свою жизнь. Видимо, кому-то в голову пришла блестящая мысль превращать все пищевые отходы ВВС в ветчину и бекон, тем более что даровой рабочей силы было хоть отбавляй. И вот точно в дурном сне я и другие кандидаты в летчики-истребители час за часом убирали навоз и разливали пойло по корытам.

Это же чувство мне довелось испытать и по другому поводу. Как-то вечером мы с двумя приятелями сговорились сходить в кино. Чтобы успеть к началу фильма, мы сумели занять место во главе очереди ожидавших ужина. Когда распахнулись двери огромной столовой в Зоопарке, мы влетели в них первыми, и нас тут же перехватил сержант-повар со словами:

— Мне требуются три добровольца мыть посуду! Ты, ты и ты — ткнул он в нас пальцем. Но, видимо, сердце у него было доброе, так как он поспешил утешить нас, когда мы грустно напяливали засаленные комбинезоны: — Ничего, ребятки, зато уж потом накормлю вас до отвала!

Моих приятелей он куда-то увел, и я остался в одиночестве в узкой темнице у нижнего конца жестяного желоба. Вскоре по нему заскользили грязные тарелки — я должен был очищать их от объедков и укладывать в механическую мойку.

На ужин в этот вечер был деревенский рулет с картофельной соломкой — комбинация, которая запечатлелась в моей памяти навеки. Битых два часа на меня обрушивался нескончаемый каскад тысяч и тысяч фаянсовых тарелок с крошками рулета, застывшими следами мясного соуса и прилипшими к нему обломками картофельной соломки.

Я как маятник покачивался в клубах пара, попахивающего мясным бульоном, а в голове у меня звенели строки песенки, которую мы с Зигфридом постоянно мычали, дожидаясь призыва в ВВС, — модной песенки, описывающей, как нам по простоте душевной казалось, ожидающую нас новую жизнь.

— Если б крыльями я мог обзавестись, До чего ж прекрасной стала б жизнь! В синем небе целый день кружил бы, С птичками веселыми дружил бы!

Но как далеки от меня были эти птички здесь, в душной пещере, где мои руки, лицо, волосы, каждая пора кожи все больше пропитывались запахом деревенского рулета и картофельной соломки!

Но всему наступает конец: каскад заметно поиссяк, а затем и вовсе прекратился. Вошел, сияя улыбкой, сержант, похвалил меня за отличную работу и отвел в обеденный зал, огромный и совсем пустой, если не считать двух моих приятелей. Вид у них был несколько обалделый, как, наверное, и у меня.

— Садитесь, ребятки, — сказал сержант, и мы уселись в углу перед пустым, уходящим в бесконечность столом. — Я же обещал накормить вас до отвала, верно? Ну, так, навались! — И он поставил перед нами три полные доверху тарелки.

— Кушайте на здоровье, — докончил он. — Деревенский рулет с картофельной соломкой. Двойная порция.

Мое разочарование, возможно, перешло бы все границы, но на следующий день нам объявили официально, куда нас отправляют, и все остальное вылетело у меня из головы. Даже не верилось: я еду в Скарборо! Конечно, я знал, что это красивый курортный город на море. Но возликовал я по другой причине — он же в Йоркшире!

Вероятно, вести преступную жизнь раз от разу становится все легче. Лиха беда — начало, а потом совесть умолкает навсегда.

Так, во всяком случае, казалось мне, когда я, улизнув в самоволку, сел в автобус. Уйти из казарм не составило ни малейшего труда, на улицах Скарборо — ни единого военного полицейского, и, когда я небрежной походкой вошел в помещение автобусного вокзала, никто не обратил на меня ни малейшего внимания.

Была суббота, 13 февраля. Роды у Хелен могли начаться с минуты на минуту, так как же я мог усидеть на месте всего в нескольких милях от нее? Ни в субботу, ни в воскресенье занятий у нас не было, значит, я ничего не пропущу и меня никто не хватится. Это чисто формальное нарушение дисциплины, убеждал я себя, но все равно выбора у меня не было: любой ценой мне надо увидеться с Хелен!