Из-за девчонки

– Ау, – отозвался брат. – Ты хочешь спросить, что с руками. Не бойся, это от солнца. Скоро пройдет.

– Нет, я не о том… – Игорь помедлил. – Скажи мне, Костя, ты был ранен?

Брат вскинул голову, сухо засмеялся, не глядя на Игоря. Худые руки его продолжали работать.

– С чего ты взял? – спросил он. – Кто это мог меня ранить?

– Ну, инсургенты… – смутился Игорь.

– Хм, инсургенты… – Брат покачал головой. – Воображение у тебя, однако… Сковородка готова? Топленое масло есть?

Он говорил все это, глядя высоко перед собой, а не на Игоря, как слепой.

– Все хорошо, Костя? – настойчиво спросил Игорь, заглядывая ему в лицо. – Все у тебя хорошо?

Долго Костя не отвечал. Сковородка шипела.

– Только при маме… – проговорил он с трудом, – при маме таких вопросов не надо. Все будет хорошо.

Он уложил на сковородку первую партию банановых долек и, хлопнув на ходу Игоря по плечу, пошел (который уже раз) мыть руки. Он тоже был аккуратистом, его брат.

7

Весна в этом году обещала быть редкостно дружной: стояли пасмурные теплые дни, по ночам еще иногда подваливал снег, но, не успев лечь, тут же начинал таять. Ветки деревьев, обдуваемых сырыми ветрами, стали живыми и гибкими, кое-где, особенно между домами, они уже были облеплены коричневыми и желтыми почками, которые только что не жужжали, как пчелы. Асфальт был влажен и гол, снег лежал еще грязными кучами во дворах, под кустами, под скамейками в скверах, но и там усиленно таял. Пахло водой.

Игорь и Костя возвращались из овощного с картошкой. Взяли сразу двадцать кило и несли авоську вдвоем. Игорь то и дело с беспокойством поглядывал на брата: ему не нравилось, как Костя дышит, редко и глубоко, с какими-то судорожными перерывами. Несколько раз Игорь порывался взять авоську на себя, но Костя молча смотрел на него и загадочно усмехался.

– Что ты так дышишь? – не вытерпел наконец Игорь. – Устал? Давай передохнем.

– Тебе, я вижу, в сиделки не терпится? – весело спросил его брат. – Не торопись, Гоша, успеешь. А дышу потому, что воздух вкусный. Давно таким не дышал.

Говоря это, он замедлил шаги и огляделся. Они шли по скверу, который лет через тридцать обещал стать дремучим, но пока что имел какой-то карантинный вид. Все деревца, чуть выше человеческого роста, белыми тряпочками были привязаны к подпоркам. Садовые скамейки среди них стояли как топчаны в поликлинике. Впрочем, дома по обе стороны, светлые, ровные, казались вычерченными прямо на сером небе, к ним очень шло это призрачное и трогательное обещание сквера.

– Ладно, присядем, – сказал Костя, помедлив. – Все равно где-то поговорить надо.

У Игоря похолодело сердце: значит, все-таки… все-таки он правильно понял. По дороге в овощной и там, в очереди, он боялся и ждал этого разговора. Недаром Костя так решительно вызвался пойти в магазин, невзирая на все мамины уговоры.

Они уселись на холодной скамейке, под которой, урча, копошился и таял сугроб. Просторный сквер просматривался из конца в конец, он был пуст, если не считать нескольких малолеток, которые, шлындая по лужам в резиновых сапогах, озабоченно пускали кораблики.

Костя не спешил с разговором. Он достал из кармана пальто зеленую пачку андаманских сигарет, на которой была нарисована желтая цветочная гроздь, что-то вроде мимозы, закурил. Игорь молча смотрел на него: всю свою жизнь Костя был по убеждению некурящим.

– На мне общественное поручение, – проговорил Костя, повернувшись и глядя Игорю в лицо своими немолодыми глазами. – Женщины просили на тебя повлиять. Будто бы ты совершенно от дома отбился. Я не считал себя вправе вмешиваться, но раз уж выслушал одну сторону, надо дать высказаться и другой. В чем проблема?

Игорь облегченно вздохнул: т о т разговор откладывался на неопределенное время. «Трус, жалкий трус! – выругал он себя. – Обрадовался отсрочке!» Машинально сунул руку в карман, достал божка, повертел его в пальцах. Круглое лицо толстяка младенчески улыбалось во весь беззубый рот, короткие ручки покойно лежали на толстом животе. Пальцы приятно защекотало. Особого восторга Игорь не испытывал, но ощущение простоты и раскованности немного закружило голову.

– А не боишься? – насмешливо спросил Костя. – Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать – того и не скажет. Но уж что хочет сказать – скажет всенепременно.

– Нет, не боюсь, – сказал Игорь. – Мне от тебя скрывать нечего.

Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.

– Давно хочу тебя спросить… – заговорил он. – Как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.

Костя ответил не сразу. Он поёжился, посмотрел по сторонам.

– Сама постановка вопроса, – проговорил он наконец, – сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.

– А что же есть?

– Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.

Игорь представил себе Сонино лицо – светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…