Из-за парты — на войну

Ветер скоро утих, и стало темно. На землю упали первые крупные капли. С полными кувшинами, стараясь не расплескать драгоценные щи, мы побежали по лугу к деревне. Капли падали все чаще, дождь усиливался и скоро превратился в сплошной поток воды, лившийся с неба.

Промокнув до нитки, мы добежали до крайнего домика. На крыльце уже собралось несколько человек. Подбегали еще и еще. Отдышавшись, мы вошли в комнаты. Здесь было душно, жарко и полно мух, которые облепили окна, потолок, стены. Поставив кувшины на подоконник, мы поспешили выйти на крыльцо, где и остались пережидать дождь под навесом.

Дождь барабанил по крыше, веселые струйки танцевали на ступеньках крыльца, по земле текли пенящиеся потоки воды. Темная густая туча нависла над деревней, волоча, как шлейф, рваные клочья по земле. Вдруг яркая молния сверкнула совсем близко, за бугром, причудливый зигзаг вонзился прямо в землю, и сразу небо раскололось громовым раскатом, задрожала изба, зазвенели оконные стекла.

Я невольно съежилась, но под насмешливым взглядом Оли быстро выпрямилась.

— Холодновато стало…

— Хорошо! — воскликнула Оля, глубоко вдыхая свежий грозовой воздух. — Люблю, когда гремит и сверкает!

Вспыхивали молнии, гремело небо. Вдруг откуда-то из сплошной стены ливня появились три девушки, которые, согнувшись, с трудом тащили на руках четвертую. Она была без сознания. Голова в белой косынке безвольно склонилась к плечу.

Мы бросились помогать. Лицо у девушки было бледное, синеватое, струйки воды стекали с него на грудь. Из-под косынки свисали совершенно мокрые кудряшки. Я узнала девушку, наливавшую нам щи.

Мы втащили ее в комнату и уложили на широкую лавку. Вокруг пострадавшей стали хлопотать подруги, приводя ее в чувство. Одна из них, захлебываясь от волнения, рассказывала:

— Как молния ударит! Прямо рядом с Шуркой…

Но вот Шура открыла глаза. Мы с Олей вышли на крыльцо.

Дождь по-прежнему лил, но было уже не так темно — туча, светлея, рассасывалась. Наконец дождь прекратился, и остатки туч, уплывая, открыли чистое голубое небо.

— Оля, пошли за кувшинами. Там девчата умирают с голоду — перерыв уже кончился.

— Жрать хочется до чертиков! — вспомнила Оля. — А там мясо!

Она даже прищелкнула языком, предвкушая удовольствие, которое получит от вкусного обеда.

В избе пахло капустой, щами, мясом и еще чем-то — не то скипидаром, не то спиртом. Шура, улыбаясь, расспрашивала подруг:

— Как же вы меня тащили? Ничего не помню!

— Ты была вся синяя. И такая тяжелая…

— Правда? — удивлялась Шура. — Ничего не помню!

Я отыскала глазами кувшины, которые стояли на подоконнике среди разной посуды, и уже хотела взять, но в ужасе замерла на месте: сверху в каждом кувшине темнел толстый слой мух, утонувших в жирных щах…

Увидев, что произошло, Оля взяла кувшин и, словно не веря своим глазам, некоторое время смотрела в него. Мы переглянулись и молча, с кувшинами в руках, вышли из дома.

Совершенно расстроившись, Оля ругала себя и меня:

— Черт побери! Такие щи! С мясом! Две идиотки…

За обедом мы ели кашу, сказав девушкам, что из-за грозы не успели получить щи. Оля еще долго вздыхала: запах мяса преследовал ее…

После обеда мы, как обычно, копали до восьми вечера.

Среди ночи я проснулась от шума, поднятого курами. Не открывая глаз, повернулась на другой бок. Долго негнущимися пальцами пыталась ухватить край ветхого одеяла, чтобы натянуть его на голову, но затекшие руки, в течение двенадцати часов державшие лопату, одеревенели и совсем не слушались. Наконец, щелкнув в суставах, пальцы шевельнулись — я накрылась одеялом с головой и попробовала уснуть.

Вдруг я почувствовала боль в ноге, будто меня кольнули чем-то острым. Открыв глаза, увидела, как взъерошенная курица отчаянно набрасывалась на меня, стараясь клюнуть, а другая, напыжившись и взмахивая крыльями, вертелась рядом и громко тараторила, подбадривая подругу.

— Кыш! Кыш отсюда!

Шепотом, чтобы никого не разбудить, я стала прогонять кур, махая руками и ногами, но они не унимались, хлопали крыльями, кудахтали. Внизу тяжело, с неодобрительным мычанием вздохнула Машка.

Сбросив с себя одеяло, я собралась было принять неравный бой, но вдруг сквозь кудахтанье услышала какой-то странный звук, который заставил меня насторожиться и забыть о курах. Это был гул, низкий, непрерывный, который постепенно усиливался.

С тревожным чувством кинулась я будить Олю, но ее не оказалось рядом. Не было и Лены. Катя мирно спала, свернувшись клубочком. Нинка похрапывала, чмокая во сне губами.

Отодвинув плохо прибитую доску, я выглянула: начинался рассвет, все кругом было еще серым, неясным, и только небо, уже начинавшее бледнеть, зеленовато светилось на востоке.

Гул нарастал с каждой минутой, и теперь я совершенно ясно различила, что доносился он с запада.

Выскочив из сарая, я увидела Лену, одиноко стоявшую в картофельном огороде. Чуть сгорбившись и зябко прижав руки к груди, словно пытаясь унять дрожь, она смотрела куда-то на запад.

— Лен, — позвала я негромко. — Что это гудит?

Но она даже не обернулась.