Из записей

В <19>36 (или в самом конце <19>35 года), <19>37, <19>38 написаны были «Некоторое количество разговоров», «Потец» и «Елка»[33]. Что было написано после <19>38 года, кроме «Элегии» и «Где»? Во всяком случае, одна большая вещь была написана, Введенский читал ее Л. Липавскому и затем Т.Н. Глебовой[34], где я ее и слышал. Но ни у Т.Н., ни у меня ее нет. В середине августа 1941 года он <Введенский> и Д.И. почти в один и тот же день, а может, и точно в один и тот же день, исчезли: А.И. — в Харькове, Д.И. — в Ленинграде.

8 II 1979

Материализация метафоры в пьесе А. Введенского «Очевидец и крыса»

В пьесе А. Введенского «Очевидец и крыса» стихи чередуются с авторскими ремарками, иногда прозаическими, иногда стихотворными. Привожу авторскую ремарку из центрального места первой части пьесы:

И тут свершилась тьма темь. И Грудецкий убил Стенанова-Пескова. Впрочем о чем тут говорить.

Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую картину. Посреди третьего стола стояла следующая картина. Представьте себе стол и на нем следующую картину.

Воззрясь на картину
Грудецкий держал
в руке как картину
кровавый кинжал[35]

.

Грудецкий и Степанов-Песков реальные действующие лица в пьесе. Из дальнейшей стихотворной ремарки следует, что Грудецкий действительно убил Степанова-Пескова. Но три последних прозаических предложения и следующие за ними стихотворные строчки вызывают некоторое недоумение. Что увидели вбежавшие в комнату? Картину, стоящую на столе? На какую картину смотрел Грудецкий? Почему в руке он держал как картину кровавый кинжал? Наиболее естественно предположить, что вбежавшие в комнату увидели картину убийства. В этом случае слово «картина» понимается в переносном смысле, как метафора. И дальнейшая, не приведенная в примере авторская ремарка подтверждает такое понимание слова «картина». В следующих же двух прозаических предложениях картина, стоящая на столе, понимается уже буквально, то есть происходит то, что Н. Заболоцкий назвал материализацией метафоры, тогда возникает бессмыслица: вбежавшие в комнату люди должны были увидеть не картину на столе, а лежавшего на полу убитого.

В двух последних прозаических предложениях, где метафора материализуется, сказано: «поперек третьего стола стояла следующая картина». Слово «следующая» было бы более уместно в предшествующем предложении: «увидели следующую картину», но оно перенесено в последние два предложения, после которых сразу же идет строка: «Воззрясь на картину». Тогда эту строку можно понимать и так: Грудецкий увидел следующую картину: лежавшего на полу убитого им Степанова-Пескова. В следующих строках авторской ремарки такое понимание первой строки подтверждается[36]. Слово «картина» в первой строке понимается снова в переносном смысле, то есть предшествующая материализованная метафора дематериализуется, снова становится метафорой. Наконец, в третьей строке (... держал / в руке как картину) слово «картина» становится сравнением — это уже не поддается никакому толкованию — полная бессмыслица. Но и эта бессмыслица и все непонятные неожиданные превращения или изменения значения слова «картина», причем всегда связанного с убийством, создают у читателя тревожное состояние, мысль упорно направляется к убийству. Непонятность же слова «картина» как сравнения, непонятность всех неожиданных изменений значения этого слова (материализация метафоры, затем ее дематериализация и снова материализация) — все это ведет нас к непониманию самого акта убийства, по-видимому, это входило в намерение автора. Слова Степанова-Пескова, сказанные им незадолго до убийства, мне кажется, подтверждают это предположение:

Убийство. Не говори так много об убийстве.
мы еще не поняли убийства.
Мы еще не поняли этого слова.
мы еще не поняли этого дела.
мы еще не поняли ножа.

В конце сцены убийства главное действующее лицо ОН — очевидец, наблюдающий и комментирующий все происходящее (напомню, что пьеса называется «Очевидец и крыса») говорит:

ОН. Мы видели бедное тело,
оно неподвижно лежало.
В нем жизнь непрерывно редела
под диким ударом кинжала.

Теперь сопоставим:

Перед убийством: «мы еще не поняли ножа».

В сцене убийства: « кровавый кинжал».

После убийства: «под диким ударом кинжала»

(Подчеркнуто мною. Я.Д.)

Непонятность и «дикость» убийства — вот основная мысль первой части пьесы.