Из записной книжки 1918 года

„В нашем коммунистическом государстве безграмотность будет искоренена беспощадно!" - Этот полоумный человек - подлинный юморист, и сам этого совершенно не замечает.

Так Кампанелла триста лет тому назад, перечисляя преимущества коммунистического строя солариев, с восторгом предсказывал, что граждане „Государства Солнца" будут менять белье не менее одного раза в месяц. Это ему, по тем временам, казалось идеалом чистоты и гигиены.

Меньшевик-интернационалист убедительно доказывал мне губительность большевистских действий для России, Европы, человечества, свободы, демократии и социализма. Я совершенно с ним соглашался.

— Какой же выход из положения при создавшейся конъюнктуре? — спросил он.

Я отвечал, как умел. Medicamenta, наверное, non sanant. Может быть, ferrum sanat?^{4}

— Ни в коем случае! — ужаснулся он. — Социализм погибнет, если они будут раздавлены силой.

В этом тоже была небольшая доля правды (правда, очень ничтожная). Тем не менее я счел возможным изложить меньшевику-интернационалисту следующий эпизод из жизни Бодлера, рассказанный Анатолем Франсом:

Знакомый поэта, морской офицер, показывал ему однажды изображение идола, вывезенное из диких земель Африки. Показав фигуру, офицер непочтительно бросил ее в ящик.

— Берегитесь, — с ужасом воскликнул Бодлер. — Что, если это и есть настоящий Бог?

Я не догадался, а следовало бы напомнить завет их же собственного учителя (не совсем учтиво ни разу не Назвать имя Маркса в политическом разговоре с меньшевиком): с трибуны парламента не грозить гражданской войной, а в пору гражданской войны не вести себя парламентарно.

Разговор был, впрочем, чисто теоретический и совершенно бесполезный: этот враг большевиков (искренний) нутром (а не умом) никогда не забудет, что в эмиграции годами каждый вечер попивал пиво с Лениным.

В ясном уме этого человека все было предусмотрено: концентрация капитала, хроническое перепроизводство товаров, наконец, экспроприация экспроприаторов. Правда, с "категорией времени" выходили не раз неловкости. Последняя, кажется, случилась с Энгельсом, который ровно тридцать лет тому назад уверял, что „царское правительство этот год уже не протянет, а когда в России начнется — тогда ура!". Но недоразумения с категорией времени не могли подорвать теорию. И вдруг из „тупика перепроизводства" нашелся, в июле 1914 года, второй, запасной выход „на случай пожара". Вместо обобществления ценностей произошло их разрушение, невиданное и неслыханное.

Жорес сказал в одну из тяжелых своих минут: „социализму достанется в наследство слишком развращенный мир". До наследства еще далеко. В частности, у нас в России единственным орудием производства является в настоящее время штык. В сущности, пугачевщина XVIII века открывала перед нами почти такие же „экономические предпосылки социализма", как пугачевщина нынешняя. Не говорю о предпосылках не экономических. Наша республика только полустолетием отделена от крепостного права. У Ленина есть современники, отцы которых лично знали Аракчеева,

Недурно предсказывали и другие. Читаю старых классических писателей. Сколько пророчеств, и хоть бы одно сбылось.

Вот и Тютчев, например, тоже „предсказывал":

„Давно уже в Европе существуют только две действительные силы — Революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой. От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества".

К этому предсказанию скифский писатель Иванов-Разумник добавляет следующее талантливое послесловие:

„Да, подлинно величайшая здесь историческая углубленность, и ни слова не можем мы выбросить из вдохновенного прозрения Тютчева. Одно лишь: за три четверти века, прошедшие с тех пор до сегодняшнего дня, Россия и Европа поменялись местами. Тогда — Россия стояла на страже старого мира против всей революционной Европы, теперь — старая Европа стоит на той же страже против революционной России". Это „одно только" чудесно. Поэт предсказал. „Одно только" — в действительности случилось нечто прямо противоположное. Но комментатор-скиф все же видит здесь величайшую углубленность и вдохновенное прозрение. Поистине, поэты без риска могут предсказывать что угодно.

„Царь Иван Васильевич кликал клич: кто мне достанет из Вавилонского царства корону, скипетр, рук державу и книжку при них? По трое суток кликал он клич — никто не являлся. Приходит Борма-ярыжка и берется исполнить царское желание, После тридцатилетних скитаний он, наконец, возвращается к московскому государю, приносит ему Вавилонского царства корону, скипетр, рук державу и книжку и в награду просит у царя Ивана только одного: дозволь мне три года безданно, беспошлинно пить во всех кабаках".