Читаем Из записных книжек и тетрадедй полностью

Из записных книжек и тетрадедй

О ее глазах: когда мы жили в Ялте, наша соседка по комнате, шансонетная певица, все вздыхала, глядя на Алю: — Сколько народу погибнет из-за этих глаз!

И здесь, в Феодосии, художник-анархист Pr'evost, француз, родившийся в Алжире, сказал мне, только что познакомившись:

— „Вчера я видел Вашу дочь. Какой прелестный ребенок! И какие у нее глаза! Сколько я ни смотрел, я никак не мог охватить их взглядом!“…

Феодосия, 18-го ноября 1913 г., понед<ельник>.

Третьего дня Аля первый раз поцеловала… кота. Это был ее самый первый поцелуй. После этого она два раза погладила себя по голове, приговаривая: — ми, ми.

Вчера я кончила ей стихи. Завтра ей год, 2 с половиной месяца. Несколько дней тому назад она определенно начала драться.

— Да, теперь она, на вопрос: — Как тебя зовут? — отвечает: Аля.

Аля! Маленькая теньНа огромном горизонте.Тщетно говорю: „Не троньте!“Будет деньМилый, грустный и большой, —День, когда от жизни рядомВся ты оторвешься взглядомИ душой.День, когда с пером в руке —Ты на ласку не ответишь.День, который ты отметишьВ дневнике.День, когда, летя впередСвоенравно, без запретаС ветром в комнату войдет —Больше ветра!Залу, спящую на вид,Но волнистую, как сцена,Юность Шумана смутитИ Шопена.Целый день настороже,А ночами — черный кофе.Лорда Байрона в душеТонкий профиль…Метче гибкого хлыстаОстроумье наготове.Гневно сдвинутые бровиИ уста…Прелесть двух огромных глаз,Их угроза, их опасность.Недоступность — гордость — страстностьВ первый раз…Благородным без границСтанет профиль — слишком белый,Слишком длинными — ресницСтанут стрелы;Слишком грустными — углыГуб изогнутых и длинных,И движенья рук невинных —Слишком злы.„Belle au bois dormant“ Перро, —Аля! — Будет все, что было.Так же ново и старо,Так же мило.[4]Будет, — сердце, не воюй,И не возмущайтесь, нервы! —Будет первый бал и первыйПоцелуй.Будет „он“. (Ему сейчасГода три или четыре.)— Аля! Это будет в миреВ первый раз.

МЦ

Феодосия, 5-го декабря 1913 г., среда.

Сегодня Але 1 г<од> 3 мес<яца>. У нее 12 зубов (3 коренных и 1 глазной).

Новых слов не говорит, но на вопросы: где картина? конь? кроватка? глазки? рот? нос? ухо? — указывает правильно, причем ухо ищет у меня за волосами.

Вчера она, взяв в руки лист исписанной бумаги, начала что-то шептать, то удаляя его от глаз, то чуть ли не касаясь его ресницами. Это она по примеру Аннетты, читавшей перед этим вслух письмо, — „читала“. Тогда С<ережа> дал ей книгу, и она снова зашептала. С бумажкой в руках она ходила от С<ережи>ной кровати до кресла, непрерывно читая.

Еще новость: ст'oит мне только сказать ей „нельзя“ или просто повысить голос, как она сразу говорит: „ми“ и гладит меня по голове. Это началось третьего дня и длится до сегодняшнего вечера.

— Аля! Кто это сделал? Аля, так нельзя делать!

— Куку! Я не сдаюсь.

— Ми! Ко!

Я молчу.

Тогда она приближает лицо к моему и прижавшись лбом, медленно опускает голову, все шире и шире раскрывая глаза. Это невероятно-смешно.

Ходит она с 11 1/2 мес<яцев> и — надо признаться — плохо: стремительно и нетвердо, очень боится упасть, слишком широко расставляет ноги.

Последний раз я снимала ее 23-го ноября (1 г<од> 2 1/2 мес<яца>, — один раз с Пра и два раза одну. С Пра она похожа на куклу.

Вообще, она плохо выходит, фотография не передает голубого цвета, и чудные ее глаза пропадают.

Феодосия, Сочельник 1913 г., вторник.

Сегодня год назад у нас в Екатерининском была елка. Был папа, — его последняя елка! — Алю приносили сверху в розовом атласном конверте (у нас дома говорили — „пакет“, и наши куклы были в „пакетах“), — еще моем, дедушкином.

Еще Аля испугалась лестницы.

Сейчас я одна. С<ережа> в Москве.

Аля ходит по комнатам в красном клетчатом платьице, подарке Аси на 5-ое сент<ября>. За последнюю неделю она стала смелее ходить.

Ее новые слова:

аг'o — огонь

т'o — что

тама — там

'aпа — лапа

иди — да

не — нет

дядя Атя — Ася

н'o — нос