Из записок бывшего крепостного человека

Или можно сказать: есть у нас целый огромный крестьянский мир, редкий представитель которого сумел преодолеть его притяжение, выйти в сферы весьма иные, но не удовлетвориться этим, а найти необходимость поделиться по крайней мере с самим собой размышлениями о том о сём. И тем самым дать будущим читателям яркий пример того, как «простой крепостной человек» пропустил сквозь себя события конца XIX века, когда была огромным числом простых русских людей обретена долгожданная свобода.

Поистине, не один лишь Чулицкий отмечает это. И в наше время исследователи и публицисты, обращаясь к сочинению Бобкова, смело предаются рассуждениям о его ценности как свидетельства эпохи.

Об этом, например, пишет саратовский доцент Ольга Кочукова в статье «Крепостное право и крестьянская реформа 1861 г. глазами бывшего дворового человека Ф. Д. Бобкова».

Основная линия статьи заключена именно в том, как тонко чувствовал простой крестьянин стремительно меняющееся время. Но это академический подход. Публицистика же, обнаруживая книгу Бобкова, не сдерживает себя и, размахнувшись, крупными штрихами рисует чуть ли не приключенческий роман. Такова, например, статья «Исторические версии. Записки бывшего холопа», опубликованная в «Самарской Газете» в 2018 году. В этой статье Бобков по воле автора статьи бурно живёт насыщенную жизнь, которой бы, вероятно, позавидовал и сам.

Тонко чувствующий крестьянин, проживающий насыщенную событиями жизнь… Что ж, и то и другое — всё это в книге, как видим, правда есть. Но зайдём с другой стороны и вспомним ещё об одном важном обстоятельстве: Михаил Фёдорович Чулицкий и сам был человеком непростым (бывший следователь), и сам был достаточно известным мемуаристом и, в конце концов, единственный имел доступ к предполагаемым записям Фёдора Бобкова. Автографа «Из записок крепостного человека» найдено не было. Наводит на подозрения! К сожалению, книга Бобкова слишком крепко забыта, чтобы вызывать жаркие споры, иначе дискуссии на тему «мистификация или нет?» велись бы постоянно.

Текст насыщен деталями, обращаясь к которым легко найти неувязки: то тут, то там видны ниточки, потянув за которые при должном навыке игры в бисер можно обнаружить тень мистификатора (Чу- лицкого?).

Тут и цитаты из весьма неочевидных стихотворений: так, Бобков цитирует стихотворение на смерть Александра II, не указывая его автора. Беглый поиск источника приводит нас сперва к воспоминаниям Викентия Вересаева, который цитирует первые строфы и указывает автора — достаточно известного поэта и публициста А. А. Навроцкого, а затем в группу в социальной сети «ВКонтакте», посвящённую восстановлению памятника Александру II, где автором чрезвычайно длинного и путаного стихотворения указан Н. А. Вроцкий (псевдоним А. А. Навроцкого), но аутентичность подтвердить уже невозможно.

Тут и совсем неясного происхождения цитаты. Например, приписанные Бобковым Л. Н. Толстому слова: «Лакейство и все дворовые начали огрызаться. Это уже становится невыносимым. Хотя бы поскорее освободили нас от этих тунеядцев». Поиск в корпусе (хорошо изученном) текстов классика ничего не дает, а современный автор недоумевает, но списывает всё на то, что «Бобков что-то перепутал». А учитывая, что Бобков на протяжении всей книги видит известных людей эпохи — то славянофила Погодина, то драматурга Антропова — и с ними неизменно содержательно взаимодействует, придирчивый читатель может задаться вопросом об аутентичности и верифицируемости всего текста.

Увы, даже тщательное исследование вряд ли даст точный ответ. Автограф, если и был, утрачен, «а всё остальное пыль и болотная тина». Пожалуй, об историчности самого Бобкова можно говорить достаточно уверенно. Действительно, в Костроме бывал митрополит Филофей и в Оренбурге работал купец Иван Самойлович Зиберт (а ведь именно отбытием в Оренбург к Зиберту заканчиваются известные нам записки Бобкова). Кроме того, одно из многочисленных стихотворений самого Бобкова взял эпиграфом к одной из глав своего фундаментального труда «Эпоха Великих Реформ» Г. А. Джаншиев. А это — красноречивый штрих.

А что там присочинил или не присочинил Чулицкий — то нам неведомо. Судя по тому, что многое он, по собственному признанию, изъял «как балласт», почему бы и присочинить не мог? Мог. Как бы там ни было, одно можно сказать уверенно: весь жизненный путь Фёдора Дмитриевича Бобкова составил бы достойную компанию биографиям героев «самого русского» нашего писателя — Николая Семёновича Лескова. Есть в нём что-то и от Ивана Флягина, «Очарованного странника», и от Луки Кирилова, бригадира рабочей артели из «Запечатлённого ангела». Это мы не к тому, что мемуары Бобкова всё-таки «слишком художественные», вовсе нет, но о том, что Бобков, как и написал Чулицкий в предисловии к первому изданию, — «настоящий русский человек», и это, пожалуй, говорит красноречивее всего.

МАРТИН ЧАСОСЛОВ (2018)