Из записок судебного деятеля

В газетах помещался подробный отчет об этом процессе, причем в одной из них талантливый хроникер не только передавал сущность свидетельских показаний, но весьма развязно описывал самую наружность свидетелей, их манеру выражаться и то, как они держали себя на суде, глумясь над некоторыми из них и подчеркивая их инородческое происхождение. Так, один из свидетелей — Ф. представлялся ему «толстым, коренастым, с несимпатическим и далеко не привлекательным лицом», свидетельница Г., по его мнению, походила «на особу в жанре петербургской кухарки двадцать четвертой руки», а свидетель Ш. был изображен как «армянская чэловека, тучный франт среднего роста, с восточным носом» и т. д. Во время службы моей в одном из провинциальных городов этот хроникер, тогда еще совершенно чуждый журналистике кавалерийский ремонтер, был героем довольно печального дела. Удаленный из дому одним из местных богатых помещиков, имевшим основание ревновать к нему свою жену, мать двоих детей, он был однажды застигнут оскорбленным Мужем в спальне жены, под кроватью, куда он спрятался, и, извлеченный оттуда, побитый рукояткой револьвера и при этом легко раненный в ладонь руки, был вытолкнут на улицу в холодную ноябрьскую ночь в костюме, носимом дикарями с архипелагов Тихого океана. Испуганная жена бежала к соседям и, подняв чрезвычайную тревогу, требовала призыва полиции, рассказывая, что муж убил неосмотрительного Дон-Жуана во время ссоры за картами. Вследствие этого возникло дело о покушении ее мужа на убийство. Некоторые эпизоды этого следствия отличались трагикомическим характером. Злополучный муж никак не мог понять, за что его же и обвиняют, и очень волновался. Блестящая красавица-жена, с ангельским выражением лица и белокурыми пышными волосами, осыпанными бриллиантовой пудрой, доказывала, что покушение на убийство было заранее предумышленно, так как повод к нему вовсе не был неожиданностью для мужа, ибо он имел случай неоднократно убедиться в ее неверности en flagrant delit, причем она с особенной и упорной настойчивостью стремилась подтвердить свои доводы фактическими указаниями, которых никто от нее не требовал. О своем бесконечно добром и слабохарактерном муже, выведенном, наконец, из терпения, она выражалась с торжествующей ненавистью и на замечание мое о том, что ей следует помнить, что она говорит об отце своих детей, которому может грозить тяжкое наказание — каторжные работы, отвечала вызывающим тоном: «Да разве у нас есть каторжные работы? 1 Там конверты клеят, — какая же это каторга?» А сам «виновник торжества» при первом допросе поразил судебного следователя просьбой отдать ему «на память» вынутую из руки пулю для ношения ее в виде брелока.

Приговор по делу Ландсберга был встречен «Московскими ведомостями» с большим негодованием. Пятнадцатилетняя каторга с лишением всех прав состояния и поселением в Сибири навсегда признавалась в передовой статье этой газеты наказанием, непозволительным по его слабости. Газета дважды указывала на «непостижимую снисходительность суда к двойному убийце Ландсбергу, который как бы сам засвидетельствовал, что раскаяние, обнаруженное им на суде, не было искренним, так как вслед затем телеграф сообщил, что он, по-видимому, не совсем тяготится жизнью, которая, по словам его, для него кончена, и подал кассационную жалобу на приговор, по которому его постигло самое низшее из возможных по закону наказаний, очевидно, не теряя надежды, что другой состав присяжных может его и вовсе помиловать». Заявляя затем, что нет ни одной цивилизованной страны в мире, в которой Ландсбергу не грозила бы смертная казнь, газета горько жаловалась на оскорбляющую чувство справедливости снисходительность судебной власти и доказывала, что Ландсберг должен подлежать военному суду. Эти строки, в которых суд сводился к роли мертвого механизма, а присужденному к тяжкому наказанию ставилось в укор принадлежащее ему по закону право кассационного обжалования, были продолжением страстных, ослепленных и озлобленных выходок против новых судебных учреждений, выходок, шедших глубоко вразрез с теми приветствиями и поддержкой, которыми встретил Катков осуществление судебной реформы.

Но порицанием приговора со стороны влиятельного органа печати дело не кончилось. Еще большему осуждению подвергся председатель окружного суда, уже больше года, после наделавшего много шума процесса Веры Засулич*, в котором он лишь старался следовать точным требованиям Судебных уставов и быть слугой, а не лакеем правосудия, служивший мишенью для стрел московского громовержца и его сотрудников.