Из 'Записок Желтоплюша'

У бедняги Докинса глаза были красны от раскаяния, вина и бессонницы. Он задрожал, заплакал и откинулся на сиденье. Так и поехали.

В тот день он потерял все свое состояние, кроме пятисот фунтов.

* * *

К двенадцати хозяин вернулся, и тут к нему торжественно поднялся мистер Дик Блюит.

- Дома барин? - спрашивает.

- Да, сэр, - говорю; ну, он и входит. А я, понятное дело, - к замочной скважине и слушаю.

- Ну-с, - говорит Блюит. - Сработано чисто, а, Дьюсэйс? Что наш Докинс? Уже расплатился?

- А? Да, да, - говорит хозяин.

- Четыре тысячи семьсот?

- Да, около того.

- На мою долю, стало быть, приходится две тысячи триста пятьдесят. Будьте так любезны.

- Честное слово, мистер Блюит, - говорит мой хозяин, - я вас что-то не понимаю.

- Не понимаете? - говорит Блюит страшным голосом. - Не понимаете? Ведь вы же обещали поделиться. Еще я вам на первый вечер одолжил двадцать соверенов - уплатить Докинсу проигрыш. А вы дали слово чести, как джентльмен, что поделите поровну все, что удастся выиграть.

- Правильно, сэр, - говорит Дьюсэйс, - все правильно.

- А как же теперь?

- А так, что я не намерен сдержать слово. Эх ты, болван! Ради тебя я старался, что ли? Ради твоей, что ли, выгоды истратился на обед для того идиота? Пошел отсюда! Нет, постой. Вот тебе четыреста фунтов - а вернее, собственную твою расписку на эту сумму, и забудь все, что было, и что ты когда-нибудь знал Элджернона Дьюсэйса.

Видел я разъяренных людей, но таких, как Блюит, - никогда. Уж он бранился, уж он орал! А потом заплакал; то ругается и зубами скрежещет, то просит у Дьюсэйса пощады.

Наконец хозяин распахнул дверь. (Батюшки мои! Я при этом чуть было не влетел в комнату вверх тормашками.) Распахнул и говорит:

- Эй, Чарльз! Проводи-ка джентльмена вниз.

А сам смотрит на него и не сморгнет. Блюит весь съежился и поплелся прочь как побитый. Ну, а Докинс - бог его знает, что с ним сталось.

* * *

- Чарльз, - говорит мне хозяин, этак через час. - Я еду в Париж. Если хочешь, могу и тебя взять с собой.

МИСТЕР ДЬЮСЭЙС В ПАРИЖЕ

ГЛАВА I

Которая из двух?

Генерал-лейтенант сэр Джордж Гриффон, кавалер ордена Бани, семидесяти пяти лет от роду покинул земную долю и ост-индскую армию, где служил с честью. Службу в Индии сэр Джордж начал с юнги, дослужился до конторщика у судохозяев в Калькутте, а там до капитана в войсках Ост-Индской компании, а там, глядишь, и до генерал-лейтенанта. А дальше уж не поднялся: пришло время отдать богу душу; тут уж ничего не поделаешь: что барабанщик, что генерал, что мусорщик, что император - все там будем.

Сэр Джордж не оставил после себя наследников мужского пола, так сказать, продолжателей рода. Осталась только вдова двадцати семи лет и дочка двадцати трех - а больше некому было по нем плакать и делить его денежки. После смерти генерала вдова и сиротка уехали из Индии и пожили сперва в Лондоне; а когда там не понравилось, решили податься в Париж; потому как в Париже и мелкая лондонская пташка высоко летает - были бы деньги, а их у Гриффонов было вдоволь. Просвещенный читатель уж верно догадался, что мисс Гриффон не приходилась вдове родной дочерью. Хотя в Индии и рано выдают замуж, но все ж таки не с пеленок. Леди Гриффон была у генерала вторая жена, ну а дочь, мисс Матильда Гриффон, была у него, сами понимаете, от первой.

Мисс Леонору Кикси, девицу бойкую и красивую, привез из Излингтона в Калькутту дядюшка - капитан Кикси и очень выгодно ее сбыл, не хуже других своих товаров. Было ей в день свадьбы двадцать один, а сэру Джорджу семьдесят; остальные тринадцать девиц Кикси (из них девять содержали в Излингтоне школу, а четыре уже были пристроены) немало завидовали удаче миледи и очень гордились таким родством. Мисс Джемайма - изо всех самая старшая и пожалуй что самая безобразная - та с ней и жила; от нее-то я и слышал многие детальности. Прочие сестры так и остались в низком звании, а с такими мне, слава богу, не приходится знаться.

Так вот, мисс Джемайма поселилась у своей удачливой младшей сестры за приживалку. Бедная! Я бы, кажется, скорее пошел в каторгу, чем на ее место. Всякий в доме ею помыкал; хозяйка ее обижала; судомойки - и те ей грубили. Она и счета вела, и письма писала, и чай заваривала, и шоколад сбивала, и канарейкам клетки чистила, и грязное белье собирала. А еще была у хозяйки вместо ридикюля: то нюхательную соль поднесет, то платочек - вроде как дрессированная собачка. На вечерах у миледи играла кадрили (и хоть бы кто-нибудь ее-то догадался пригласить!); когда мисс Гриффон пела, играла компа-нент, и она же бывала виновата, если певица сфальшивит; собак не терпела, а на прогулку приходилось ездить с хозяйкиным пуделем на коленях; в экипаже ее укачивало, а ее вечно сажали спиной к лошадям. Бедная Джемайма! Как сейчас ее помню: донашивала хозяйкины платья (какие похуже; что получше, то шло горничным) - какое-нибудь лиловое атласное платье, засаленное и в пятнах; туфли белого атласа, цветом серо-бурые; и желтая бархатная шляпка с цветами и райской птичкой колибри - только цветы в семена пошли, а у птички всего два пера в хвосте осталось.