Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Пусть тебе диктует собственное сердце, – ответил Стружка, – у меня только моё слово – никаких прав, никаких доказательств. Прошу вас только, не свитка президенту, без сурового рассмотрения при свидетелях и когда я положу veto.

– Согласен! Согласен! – сказал майор. – Только, чтобы эта каша как можно быстрей закончилась… Я солдат… этих штук не понимаю… направо, налево, секи, руби, коли… а это… лисьи дороги, которыми я не хожу и легко бы заблудился. Следи, господин, сам.

– Только себе набрал проблем…

Остановились на том, что при разборе бумаг и, как делегат духовный, и как друг умершего, должен был находиться ксендз Стружка. Майор дал слово…

Всё это вместе сильно ему докучало. Майор как раз после очень скромного обеда, принесённого от Кукевича, вытирал усы и собирался закурить трубку, когда явился президент с судебными урядниками. Ксендза Стружки не было.

Майор просил всех садиться.

– С позволения панов благодетелей, – сказал он, – поскольку здесь могут быть бумаги, принадлежащие духовенству, а я там вообще о том не знаю, я попросил для помощи ксендза-каноника и пошлю за ним.

– Это напрасно, – отозвался кисло президент, – не обязательно занимать почтенного каноника, который имеет другие дела… я бы с охотой ему служил.

– Но прошу, пан президент, ради духовенства, пусть будет, – сказал майор.

Молчащий президент посмотрел на Заклику и сел, видимо, задетый. Не хотел, однако, показать этого по себе. Послали за ксендзем Стружкой, который прибежал с обычной поспешностью. Он поздоровался с президентом гораздо нежней, чем можно было бы ожидать, по крайней мере со стороны достойного пана. Когда все были в сборе и готовности, приступили к размалыванию печати и открытию двери. В двух комнатках прелата всё было также разбросано, как в минуты, когда вынесли тело.

Павел, служащий проводником, показал бюро, принёс шкатулку, которая стояла под кроватью, и указал на шкаф, закрытый на ключ.

С неизмерным любопытством отворили сперва шкатулку, которая казалась наиболее важной. Нашли в ней служебные бумаги, начиная от метрики, свидетельствующие о деятельности покойного на протяжении долгой жизни, много писем от разных особ, очень старательно разделённых и завязанных верёвками, а в укрытии – двести червонных злотых с такой старой датой, что больше полувека лежали незатронутые. Был это запас на чёрную годину, которая, счастьем, не пришла.

Перетрясённая и рассмотренная со всех сторон шкатулка ничего больше не дала.

В бюро было много пустых полок, в других – знаки достоинства, цепочки, ордена, перстни, немного старых монет, несколько печатей, много безделушек, немного бумаги, в нижних полках – парадное бельё, присыпанное лавандой… нигде никакого депозита… ни следа каких-либо бумаг.

Среди молчания, прерываемого обрывками фраз, с великой заботой шли дальше, изучая даже сервант, скатерти, рубашки… чтобы ни одного закутка не пропустить.

Тот комод, просмотренный аж до последней полки, обманул ожидания.

Оставался шкаф с большим замком, ключ от которого торчал в замке; однако же, после открытия его настежь… нашли в ней сверху донизу напиханные, набитые, присыпанные пылью, книжки.

Ксендз Стружка, видя, что до сих пор попытки отыскать бумаги были напрасны, принялся просматривать книги, и две полки, также полные бревиариев и канционалов. Помогал ему в этом Павел. Думали, что тут может скрываться какой-нибудь свиток и фасцикул. Напрасно, однако, выбросили бедные книжки… не было ничего. Президент, майор, ксендз Стружка оглядели покой, начали допрашивать Павла… старик только негодовал, слыша о бумагах.

– Что за бумаги? Какие должны быть бумаги? Где? Их всё-таки была полна шкатулка. Прелат не был также бумажный человек, а в последние годы читал только то, что в бревиарии, потому что его на память знал. Как бывало придёт письмо, что редко случалось, то посылает к клирику, чтобы он ему читал, потому что уже и очки не помогали.

Президент начал прохаживаться по покою, заложив руки под полы. В стене был шкафчик. Открыли его… в нём стояло немного стекла и фарфора. В столиках полно календарей, на полках снова книжки.

Перетрясли так оба покоя, а президент нехотя заглянул даже под подушку – не нашлось уже ничего больше. Поскольку пан майор, который было двести червонных злотых уже спрятал в карман, был единственным наследником, отдали ему для распоряжения убогое наследство – пять тысяч долга, то золото и немного книг… были всем наследством.

– Я и этого не ожидал, – сказал майор.

Президент стоял молчащий и смешанный. Ему подобало уйти, а боялся ещё… Наступал вечер, когда, наконец, он попрощался с паном майором и с кислой миной, потеряв весь день, вернулся разочарованный.

Ещё хуже было с ксендзем Стружкой, который с уверенностью знал о депозите, а доискаться его не мог. Майор объявил, что движимость, как человек небогатый, он должен продать…

Когда все вышли, каноник остался с ним один. Бедный стонал.