– А! Боже мой! Боже! – воскликнул он, ломая руки. – Когда кто, как я, слышал из тех достойных уст старца с тревогой смерти произнесённые слова: «Возьми, возьми эту тяжесть от меня, чтобы мне бременем не лежала на душе!» – а потом собственную ошибку хочет исправить и ищет, ищет напрасно, хочется плакать кровавыми слезами. Я скажу вам, пан майор, этот депозит тут должен быть, он тут есть!
– А, ну очень верится – но где? Где? Мы всё обыскали…
Павел стоял также грустный вдалеке у порога.
– Уж прошу вас, – отозвался он, – никто не знал лучше обычаев и привычек ксендза-прелата, как я, потому что он от меня никаких тайн не имел. Расходные деньги он клал в бюро, шкатулку лет шесть, может, никогда не доставал. В последнее время мало что и брал.
– А не припомнишь, – подхватил Стружка, – той ночи, когда его, больного уже, вызвали к президентше и когда потом вернулся, не привёз ли что с собой? Где спрятал?
Павел задумался.
– Как сегодня помню, – ответил он, – великая была беда с тем путешествием. Ездил с ним ксендз Лацкий, который вёз святое причастие и масло. Мы должны были прелата в карету вдвоём сажать и то ещё стонал. Он провёл там весь день, назавтра уже добрым сумраком вернулся… Подождите, господа… Ага! Когда заехал экипаж, я сбежал вниз… мы ввели его страшно ослабленного по лестнице. Он отдохнул у порога, потом в первом покое… потом вошёл вот сюда… опёрся на столик…
А! Подождите, господа! Да! Да! Достал, правда, из одежды приличную стопку запечатанных бумаг и положил вот сюда – на столик. Я посадил его в кресло. Он велел приготовить ему чай… уже никаких бумаг не было, тогда я бы запомнил. В шкатулку их не прятал, потому что сам даже достать бы её не мог, в бюро также нет, потому что ключ от бюро оставил мне на случай, если бы там дольше должен был пробыть, чтобы достал оттуда бумаги и прислал.
– Но тут никакого больше тайника нет! – воскликнул немного вышедший из терпения майор. – Что бы стало с бумагами!
Павел пожал плечами, раскрыл руки и сказал почти гневно:
– Уж всё же я их не забрал!
– А никому это в голову не придёт, – усмехнулся Стружка, – когда-нибудь это найдётся, может, через сто лет, когда уже ни к чему не пригодится.
Майор закурил трубку.
– Мой каноник, – сказал он, держа его за руку, – помогите мне избавиться от этой движимости, я хотел бы домой вернуться. Что мы с этим сделаем? Продать бы это скопом… или что? А нет, то хоть продать с аукциона. На память себе сохраню драгоценности. Из книжек – только один бревиарий, на котором молился покойник… остальное продайте, прошу. Не буду дорожить… лишь бы сколько-нибудь грошей приплыло, чтобы стоимость похорон оплатить.
– Об этом уже завтра подумаем, – сказал ксендз Стружка, – не великие это вещи и не трудные.
– А пан Павел, если моего деревенского крупника не боится, прошу со мной в Карчовку… будем вместе лучшие времена вспоминать.
Павел до ног ему поклонился.
– Не презираю я милость пана майора, но человек к этому костёлу и к этим камням прирос… трудно на старость оторваться. Пусть бы тут уж и кости положил, – вздохнул старик и вытер слёзы.