Из жизни фруктов

— Иван Степаныч, вот есть у нас одна фотография, — он кладет на стол снимок.

— Это вы, — изумленно смотрит Малахов на Томина.

— Вы и я.

— Загадка. Не встречались же, — округляет он наивные глаза.

— Но перед вами фотография, документ, — говорит Саковин. — Как вы можете это объяснить?

— Не знаю. А вы? — снова адресуется он к Томину.

— Я тоже забыл.

— Загадка. Улыбаюсь. Выгляжу хорошо, да?

— А вы часто фотографируетесь? — спрашивает Саковин.

— Нет. Зачем.

— Возможно, тогда вы вспомните… пусть не с этим товарищем, а еще с кем-то… но так же вот пожимаете руку… вас не фотографировали?

— Недавно. Для стенгазеты.

— С кем же?

— С Котей мы, — улыбается Малахов.

— Простите?

— С Васькиным, — объясняет Знаменский.

— Я в галстуке, — склоняет голову набок Малахов. Фотография интригует его. Он говорит о ней охотно.

— Поточнее не вспомните, когда именно вы фотографировались с Васькиным?

— Неделя. От силы — полторы.

— А по какому поводу?

— Выполнение соцобязательств. Вроде друг друга поздравляем.

— И помещена она в стенгазете?

— Нет еще. Скоро.

— Ну а кто вам предложил… кто сказал, что надо сняться?

— Котя. — И снова рука тянется потрогать фотографию, повернуть так и эдак. — Загадка! — смакует он.

— Иван Степаныч, фотограф был ваш, базовский?

— Нет. Приглашали. По трешке взял.

— Хорошо, с этим вопросом ясно, — подытоживает Саковин.

Знаменский поднимает палец, прося слова. Саковин кивает.

— Иван Степаныч, это вы привлекли Старухина для составления актов о недостачах?

— Я это.

— Но он же больной человек, подпишет что угодно.

— Нет, — встает Малахов на защиту Старухина. — Он когда как. Когда привлек, он в себе был. За три дома от базы. Скучает. Я и привлек. Без бюрократии. На свежем воздухе. Сиди, смотри. Чекушку поднесут. Но ребята портят. Нельзя ему много-то. Дяде Коле.

— Ясно, — говорит Саковин. И, видя, что Томин хочет спросить. — Давай.

— Что делает у вас на базе Викулов?

— Он бригадир. Над грузчиками.

— И все?

— Ну… Голова, вообще-то. Мозги в спецовке. Чего надо умное — к нему. Большой человек был. Юрист. Так и зовем. За справедливость пострадал, — переживает он за Викулова. — С горы — да к нам. Так человек пострадал! Страшное дело!

— Можно я про основное? — спрашивает Знаменский.

— Пожалуй… — соглашается Саковин.

Знаменский подходит к Малахову, садится рядом, дружески кладет руку на колено.

— Иван Степаныч, вы ведь добрый человек, это видно. Скажите, за что вы меня старались в тюрьму посадить?

Малахов очень расстраивается:

— Не старался! Что вы! Да боже мой!

— Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту взятку на книжку перевели. Перевели ведь?

— Перевел… — шепчет Малахов.

— Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор — мол, мне от вас что-то надо?

— Не было.

— Как же вам в голову пришла такая мысль?

— Это нет… — со стоном говорит Малахов, — не могу сказать!

— А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?

— Это юрист.

— Как он узнал номер счета? — вмешивается Саковин.

— Не знаю.

— Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом, — предполагает Знаменский.

— Все деньги ваши? — спрашивает Саковин.

— Половина.

Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что поделаешь? Надо спрашивать.

— Тот, кто… вас надоумил, он объяснил, за что платить?

— Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности будут. Полагается, говорит. Все берут. — Малахов вскидывает на Пал Палыча ясные глаза и спрашивает по-детски: — Нет? — И, прочтя на лице Знаменского ответ, отчаивается. — Ошибся. Не хотел плохого… Говорит, давай скинемся. Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.

Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.

— Нам понятно, с кем вы скидывались, — говорит Саковин, — но, может, все-таки назовете имя?

— Что хотите! Не могу!

— Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? — помолчав, продолжает Саковин.

— С рынка. Не люблю его.

— А откуда вы его знаете?

— Ходит к нам.

— Не слышали: был случай — он пять суток отсидел? — вставляет Томин.

— Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! — с переменой темы Малахов оживает. — Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!

— Мерси, — фыркает Томин.

Малахов не замечает:

— Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!

— А почему вы его не любите? — интересуется Саковин.

— Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.

— Ой, Малахов! — не выдерживает Знаменский. — Восьмое чудо света!

— Зачем? — Малахов готов, пожалуй, обидеться.

— Да я не в насмешку, Иван Степаныч.

Саковин забирает «бразды правления»:

— Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?

— Так.

— Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?

— Не понял?

Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:

— Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?

— Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать — и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.

— Про кого? — «обоих»?

— Не знаю. Больше не знаю.