Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908

Получив такой приказ, князь Мудрый понял, что выполнить его будет нелегко. В то же утро, отпустив членов Государственного совета, вдовствующая императрица вызвала князя на аудиенцию, поговорила с ним для порядка о делах правления и, сославшись на то, что ей нужно переодеться, покинула зал. Фрейлин она увела с собой, оставив императора наедине с отцом. Князь Мудрый по-прежнему чинно стоял на коленях. Государь взволновался и, сойдя с трона, также опустился на колени перед огцом. У князя Мудрого от испуга взмокла спина. Ударившись лбом об пол, он попросил императора немедленно вернуться на трон. Государю пришлось сесть.

— Ваше величество, прошу вас в дальнейшем никогда не поступать так! — произнес князь Мудрый.— Это государственный обычай: можно нарушить правила сыновней почтительности, но нельзя ронять авторитет государя. Умоляю вас подумать над этим!

Затем он стал горячо просить императора установить добрые отношения с молодой императрицей.

— Неужто даже в личных делах я не могу быть себе хозяином? — печально молвил государь.— Но раз этим можно навлечь беду на вас, я поступлю, как вы просите. Сегодня же ночью я отправлюсь в Беседку, достойную аромата!»

Исполняя просьбу своего отца, Гуансюй действительно посетил жену, провел у нее две ночи, но оставался к ней холоден.

«По старому дворцовому обычаю, каждая ночь, проведенная императором со своей супругой, фиксировалась специальным евнухом Палаты важных дел. Когда его величество выходил от государыни, евнух должен был на коленях спрашивать императора, как прошла ночь. Если государь изволил осчастливить супругу, евнух записывал в специальной книге: „Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года в такой-то час государь осчастливил императрицу“. Если же ничего не было, то император просто говорил: „Уходи!“

В Парке согласия церемонии соблюдались менее строго, чем в зимнем дворце, но заполнять книгу все равно было необходимо. Поэтому, едва государь покинул императрицу, коленопреклоненный евнух из Палаты важных дел дважды осведомился, что ему следует записать, и когда во второй раз услышал „уходи!“, стукнулся головой об пол.

— Чего тебе надо? — молвил удивленный император.

— Эту книгу каждый день требует к себе вдовствующая императрица,— ответил евнух.— Сейчас ваше величество провели у государыни подряд две ночи, а я вынужден оставить в книге обе графы пустыми. Старая императрица снова будет гневаться. Нижайше прошу ваше величество подумать об этом!

Император изменился в лице.

— Как ты смеешь вмешиваться в мои дела?!

— Это вовсе не моя дерзость, а священный приказ вдовствующей императрицы! — ответил евнух.

Гуансюй, который и без того весь кипел от злобы, пришел в страшную ярость при вести о том, что тетка старается подавить его своими указами. Не раскрывая рта, он с силой пнул евнуха ногой».

Дальше выясняется, что Цыси и в самом деле следит за числом соитий племянника. Это может показаться преувеличением, но и в исторических материалах идет речь о совершенно невероятных, на наш взгляд, вещах. Например, если китайский монарх хотел посетить одну из своих наложниц, он должен был получить для этого письменное разрешение императрицы, причем с печатью. Иногда, правда, обходилось и без печати. По «домашним законам» цинской династии, император не имел права оставить наложницу у себя на ночь. В пьесе Ян Цуньбиня об этом напоминает Гуансюю главный евнух Ли Ляньин, недовольный тем, что Чжэнь уже несколько дней не возвращается в свой дворец. Причем делает он это в тот момент, когда хочет унизить императора, поставить его «на свое место», то есть ловко использует формальности, которых всегда было очень много в китайской жизни. Таким умелым, хладнокровным использованием формальностей отличалась и сама Цыси.

Напротив, Гуансюй, как показывает Цзэн Пу, позволил себе горячность и подбросил в постель нелюбимой жене дохлую собачонку. Это дорого стоило и императору и его наложнице:

«Государь перешагнул порог, поднял голову и остолбенел от испуга: перед ним было гневное лицо вдовствующей императрицы, холодное и непреклонное, как скала. Молодая императрица, прислонившись к трону, горько рыдала. Дрожащая Бао с низко опущенной головой стояла на коленях перед обеими государынями. Наложница Цзинь, многочисленные фрейлины и служанки, находившиеся возле окна, бросали друг на друга молчаливые взгляды.

— Его величество пожаловали! — язвительно обратилась вдовствующая императрица к вошедшему государю.— А я как раз хотела спросить, чем я провинилась перед вами? Почему вы во всем стремитесь действовать мне вопреки? Послушались чьих-то наговоров и решили оскорбить меня!

Государь поспешно опустился на колени.

— Разве я когда-нибудь перечил вам, тетушка?! А об оскорблениях и подавно говорить нечего! Где мог сыскаться столь наглый подстрекатель, о котором вы говорите? Умоляю вас не гневаться!

Старуха презрительно хмыкнула: