Из жизни ёлупней

Перерыв в записях вызван «домашними отпусками». Максу в воскресенье вечером были даны таблетки, от которых он вырубился до вечера понедельника. В понедельник были у Макса дома на Каштаке с Петропалычем, который получил от универа деньги за картину «Туман». Он сказал на прощание: «Выздоравливайте. Я к вашему освобождению десять “обнажёнок” накрашу». И, действительно, накрасил, касатик, правда не десять, а две: такой, знаете ли, вид сзади и немного сбоку одной хорошо имевшейся нами барышни. Так вот, этот самый «вид» стал украшать, со временем, домик Максима Александровича, а пришедший к нему в гости Джоник Шестаков, едва картину увидел, произнёс со вздохом: «Какая знакомая жопа! И какая… вообще, замечательная!» Потом жопу продали за бесценок анонимному алкоголику Бондаренко. Да и хуй с ней, с жопой…

Вечером играла гитара, точнее, Макс на ней. Потом он же чего-то разговаривал с Таней в пустой столовой. А А.Ф. читал Мандельштама, сидя по-буддистски, и тащился, вспоминая, как посетил он общежитие № 10 в Н-ском Академгородке, населённом исключительно гуманитарными девами, иноземцами и прочими людьми подсознания. Посетил он, значит, общежитие, сжимая в кулачке конверт с таблетками на выходные, на котором, чтоб больной не знал, чем его пользуют, написано было что-то вроде: «Белая таблетка – 2 раза», «Пол жёлтой – на ночь» и пр. и пр.; но грамотные гуманитарии быстро отделили циклодол от прочих плевел и часа два общались с духами предков по всей общаге; А.Ф., сытый этим кайфом по самые бакенбарды, нежное шептал любимой девушке, но та, по неопытности, объелась колёсами и всё только смеялась… Жастокая!

Утром сегодня Макс ходил за завтраком, а потом уехал за выстиранным бельём на Нефтехим, ажно до обеда.

26 мая. Вчера оба юных поэта отпросились на поэтический турнир в писательской организации, в котором и участвовали. Максу было присуждено второе место. Подробностей награждения он не запомнил, потому что был заторможен медикаментами. Через пять минут после выхода из Дома творчества у Макса остановились наручные часы, чего он не заметил, а по прибытии в Сосновый Бор очень удивлялся и радовался, что проехали мы пятнадцать остановок всего так скоро. Вот оно, глупое счастье.

Вечером опять играла гитара, потом спали. А.Ф. это давалось с трудом, потому что сосед по палате Ефим испортил воздух да ещё полночи любил себя под одеялом. «Не могу, – объяснил он всем, – уснуть, пока не вздрочну».

Сегодня с ранья отключили в нашей психушке свет. В сумерках ждали врачебного обхода. А.Ф. всё дремал, одурманенный медикаментами, на вопросы врачей о самочувствии мямлил, потому что у него самочувствия совсем не было.

Видимо поэтому, на утренней прогулке он без понимания встретил предложение Лидии Александровны сделать ему минет. Проще надо быть, дружок! Не пришлось бы тогда час слушать монолог на темы: «Я и живопись», «Я и симфоническая музыка», «Я и письма Марины Цветаевой Райнеру Марии Рильке»…

Днём Макс, А.Ф. и Таня поехали к Петропалычу на чай и суп. П.П. гулял во дворе с сыном, Павлом Петровичем. Завидев нас, он картинно испугался и закричал: «Психи! психи!..» Сидели на кухне, вспоминали недавний визит в Томск брата-близнеца Гавриленко Николайпалыча, который в Питере трудится абстракционистом, – как у всех крыши посъезжали от их сходства и палёной водки, а потом все потерялись; Петропалыч накричал на таксиста, но убоялся физической расправы и вышел с заднего сидения через переднюю дверь и пропал на два дня, так что занятия в вечерней художественной школе вместо него пришлось вести Николайпалычу. И ни один ученик не заметил подмены. Тоже мне будущие художники!

2 июня. Со времени последней записи успел произойти домашний отпуск, в ходе которого А.Ф. посетил любимую девушку в Н-ске и опоздал в «дом скорби». В понедельник он же побывал в военкомате, привёз «Акт обследования» и наговорил гадостей капитану. Во вторник днём ездил к папе за червонцем, на который в местном сельпо были закуплены такие деликатесы, как печенье «Счастливое детство», биомасса «Ставрида натуральная с добавлением масла» в консервной банке и яблочный сок с мякотью.

Принятый внутрь единовременно этот доппаёк вызвал столь бурное веселье, что дежурная сестра заподозрила нас в чифиризме, устроила в палате обыск и, на свою беду, распахнула шкаф. А я как раз накануне нечаянно отломил дверцу стоявших на шкафу антресолей и, чтобы никто не заметил, аккуратно приставил её на место. В результате широкого жеста сестры проклятая дверца обрушилась на её затылок со стремительностью ножа гильотины. «Что же вы не сказали, что у вас в палате шкаф сломан?» – строго спросила сестра. И кликнула для починки мебели старикашку, который был хоть и сумасшедший, но на все руки мастер.

Вечером, с благословения заведующей, печатали стихи. В среду днём нам была обещана поездка на капусту, а за это – отпуск с пятницы до понедельника. В среду вечером нас обломили с пишущей машинкой, т. е. заведующая разрешила печатать с 20 до 22 часов, а соответствующую запись в журнале разрешений не оставила.