Из жизни кукол

Бабочку похоронила Блессинг. Похоронила в спичечном коробке, и очень может быть, что такими же спичками подожгли ее дом. Спичками, сделанными в стране, куда, может быть, вот-вот отправится сама Мерси.

Блессинг умерла, и ее сестра умерла, и ее мама и папа умерли.

Наверное, ничего другого Мерси и ее семье не остается. Ничего другого.

Ни выбора, ни возможностей.

От слез защипало глаза. Отец вытер Мерси слезы и грустно посмотрел на нее.

— Все устроится.

Отец сказал: врач обещал проследить, чтобы их дом продали. Им вообще придется продать все, что у них есть, а когда все продадут, деньги переведут на счет их семьи.

Через несколько часов, ночью, они были уже в дороге. Среднюю часть заднего сиденья опустили, и Мерси лежала на спине; голова ее покоилась на подушке, пристроенной на коробке передач, а ноги она вытянула в багажник за сиденьем. В боковых окнах отражались огни деревень, и Мерси казалось, что везде она видит пожары.

Она представляла себе, что шум у нее в голове — это молчаливые молитвы охваченных страхом детей-христиан, и только она может их услышать — детей, которые лежат сейчас где-то там, в темноте, испуганные и одинокие.

“Боко харам” угрожает ее семье за то, что она и ее родители недостаточно ревностные мусульмане, за то, что у них друзья-христиане, за то, что они привержены западным ценностям. Полиция, дело которой — защищать людей от экстремистов, ненавидит папу за то, что он такой, какой есть. Весь штат Кано и все прилегающие части страны ненавидят папу, потому что в их законах написано, что он заслуживает смерти.

Мерси казалось, что их ненавидят вообще все.

Перед отъездом врач еще раз заглянул к ней. Он вынул какое-то маленькое украшение из темной кожи, на ремешке, расстегнул застежку и развернул украшение. Оно раскрылось, как книжечка с кожаной обложкой; внутри была красная ткань. Украшение казалось очень старым; с одной стороны было приклеено зеркальце, а на другой шло вышитое на ткани слово: астагфируллах. Исламская молитва, означающая, что ты просишь прощения у Всевышнего.

— Вы отправляетесь в долгий путь, — сказал врач. — Может быть, амулет вам как-нибудь поможет.

Мерси раскрыла амулет. В зеркальце отразился заплывший глаз. Она посмотрела на вышитое слово.

Астагфируллах. Прошу у Господа прощения грехов и каюсь перед Ним.

— Почему нужно все время просить прощения?

Говорить было ужасно больно, хотя с болеутоляющим жить стало чуть легче. Мама погладила Мерси по щеке. Отец сбросил скорость и повернул налево. Гравийка сменилась асфальтом, он прибавил газу, и Мерси показалось, что она куда-то падает.

— Когда ты кого-нибудь ненавидишь, рождается дитя, которому имя Прощение, — объяснил папа. — И ты либо убьешь это дитя, либо примешь его в объятия. Всё есть вечная борьба между ненавистью и прощением.

Мерси подумала.

— А ты простил Годфри за то, что он выдал тебя?

— Я не испытываю ненависти к Годфри, и поэтому мне не нужно прощать его. Если ты сумеешь не ненавидеть тех трех мужчин — не ненавидь. Это решение станет твоим самым важным решением в жизни. — Отец помолчал. — Без ненависти нет прощения. А те мужчины прощения не заслуживают.

Мерси запуталась в его доводах. Вроде бы только что все понимала, но теперь смысл сказанного ускользнул от нее.

Молитва в амулете означает, что я прошу Всевышнего о прощении, подумала она, но тогда предполагается, что Всевышний меня ненавидит. Во всяком случае, по-моему, Он меня ненавидит. У Мерси закружилась голова.

Теми, кто слишком много думает, легко манипулировать, и Мерси решила для себя, что отныне, с этой самой минуты, она лучше не будет думать. Не станет прислушиваться к умным советам, а станет только чувствовать. Ненавидит — значит, ненавидит. У мужчин, которые убили Блессинг и ее семью, были ножи, дубинки и автоматы, но свои отростки они тоже использовали как оружие, и если бы Мерси могла, она бы их отрубила. А потом выколола бы тем мужчинам глаза, отрезала уши и языки, и всю оставшуюся жизнь они блуждали бы во тьме, неспособные ни видеть, ни слышать, ни говорить. И они больше не были бы мужчинами. Они стали бы хуже женщин.

Они стали бы ничем.

Сотня миль до Лагоса, на юг, к побережью, десять часов темных сновидений, может быть — галлюцинаций.

Блессинг, которая хоронила бабочку в спичечном коробке, еще дышала, она лежала полуголая в луже собственной крови, и пахло бензином, вот как в машине, а потом запылал огонь, и Мерси увидела, как Блессинг поднимается, услышала в пламени ее крики.

Мерси снились сны, и эти сны были воспоминаниями.

Им по девять лет, они играют в мячик на дороге и из-за чего-то повздорили. Мерси запускает мячом Блессинг прямо в глаз. Бросает прицельно изо всей силы, не думая, и попадает.

Попадает в глаз, который, прежде чем закрыться навсегда, видит, как сосед несет Мерси через огонь, и когда соседу оставалось всего полметра до спасения, на него обрушивается потолочная балка.

Белок в глазу Блессинг оставался красным несколько дней.

Мерси поднялась на сиденье и потерла глаза.