Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)

– Да один наш клиент, из постоянных! Ну, не наш с Танькой, конечно, у нас с ней другой контингент. Он к другим Серегиным девчонкам ходит. Так вот, девчонки рассказывали, что будто бы он профессиональный жиголо, старушек богатых обслуживает, а к ним просто так забегает – отдохнуть от вредных трудов да пожаловаться-поплакаться по-приятельски – коллеги же все-таки. Ему все девчонки нравятся. И он жалеет всех. И никогда ни одну из них не унизил.

– Хм… А что значит не унизил? Как это можно, интересно, проститутку унизить? Все равно что мертвого минералкой лечить.

– А по-твоему, проститутка – и не человек уже?

– А ты что, по-другому считаешь? – издевательски-весело хохотнул Костик, игриво подтолкнув ее плечом. – Ну расскажи давай, как тебя, к примеру, унизить можно? А?

– Да что ты вообще обо мне знаешь-то? – подняла на него грустные глаза Саша. – Ты и не представляешь даже, как в это дерьмо попасть легко.

– Почему не представляю? Вполне представляю. Вы сами в него летите со всех концов на запах денег, только и всего. Это ведь издали деньги красиво и одуряюще пахнут, а вблизи – кому как… Для тех, кто поумнее, они вообще запах теряют как таковой, а для таких, как вы, дерьмом и пахнут! Что хотели, то и получили. И барахтайтесь теперь в этом. Унижают их, видите ли.

– Так я ж не о физическом, я о душевном унижении говорю.

– О! Сколько я новенького сегодня узнаю, боже мой! У проститутки, оказывается, и душа еще есть? Как интересно! И у тебя есть?

– Есть. У меня – есть. А у тебя – нет. И можешь сидеть тут и изгаляться надо мной сколько угодно. Только особо не старайся, ладно? Душу – ее все равно унизить нельзя, если только она сама этого не захочет.

– Ладно, хватит. Лирическое отступление началось и на этом закончилось, – вдруг грубо оборвал ее на полуслове Костик. – Так что, говоришь, за парень мадам Нину возит? Опиши-ка мне его поподробнее!

– Молодой совсем, красивый такой, ухоженный с головы до ног, сладкий и блестящий, как леденец на палочке. И лицо почти детское, наивно-грустное и доброе, будто немного обиженное. Лицо бедного Пьеро. Да Серега его знает – он частенько к девчонкам приходит, что-то вроде праздника им устраивает. А зато я один раз видела, как он Нину в машину усаживал – совсем другое у него было лицо! Такое прянично-счастливое, как у мальчика-колокольчика, щелкни по лбу – и зазвенит от радости. Удачно притворяется, наверное.

– Да? Ну хорошо, если так. Разберемся… А как зовут этого Пьеро, помнишь?

– Да. Олегом его зовут. А Нина, я слышала, его Олежкой называет.

– Ладно, понял. Хорошая информация. Молодец. Теперь давай главное выкладывай – старуху уломала на свое официальное вселение?

– Нет пока.

– Как это – нет? Ты что? Идиотка!

Он подскочил со скамейки и, больно ухватив рукой за подбородок, поднял вверх ее лицо, долго смотрел в него, отстранившись, льдисто-голубыми неживыми глазами, будто изучая впервые.

– Саш, может, ты не поняла чего? А? Как это – нет? Там тебе делов осталось – на чуть-чуть совсем. Она же носится с тобой, как потерпевшая! У тебя возможностей официально прописаться на ее жилплощади уже давно больше, чем у всех родственников, вместе взятых! Старушке же просто самую малость капнуть на мозги осталось – и все. В чем дело-то?

– Не могу я, Костик… Понимаешь, не могу. Жалко мне ее. Ну не смотри на меня так! Ты… Ты не понимаешь.

Она отдернула от лица его руку, опустила голову и совсем по-детски заплакала, сжавшись в комочек и выкрикивая сквозь рыдания торопливо и невнятно:

– Она добрая! Она булочки эти мне каждое утро. Ты не понимаешь! Она всех любит! Она вас всех, всех одинаково любит! Она… Нельзя с ней так, Костик! Я не могу! Чем дальше – тем больше не могу! Прости… Отпусти ты меня лучше, Костик.

Костик долго и ошарашенно смотрел на нее во все глаза, будто сказала она что-то совсем уж неприличное, из ряда вон выходящее, или вдруг взяла и залопотала что-то на непонятном ему языке – на китайском, например, или на суахили. Даже в мертвых его глазах-льдинках промелькнуло на миг что-то насмешливо-озорное, еще немного – и расхохочется весело.